Голод

  О зима! О дни жестокой, 
Бесконечной зимней стужи! 
Лед все толще, толще, толще 
Становился на озерах; 
Снег все больше, больше, больше 
Заносил луга и степи; 
Все грозней шумели вьюги 
По лесам, вокруг селенья.
  Еле-еле из вигвама, 
Занесенного снегами, 
Мог пробраться в лес охотник; 
В рукавицах и на лыжах 
Тщетно по лесу бродил он, 
Тщетно он искал добычи, - 
Не видал ни птиц, ни зверя, 
Не видал следов оленя, 
Не видал следов Вабассо. 
Страшен был, как привиденье, 
Лес блестящий и пустынный, 
И от голода, от стужи 
Потеряв сознанье, падал, 
Погибал в снегах охотник.

Голод

  О, Всесильный Бюкадэвин! 
О, могучий Акозивин! 
О, безмолвный, грозный Порок!
О, жестокие мученья,
Плач детей и вопли женщин!
  Всю тоскующую землю 
Изнурил недуг и голод, 
Небеса и самый воздух 
Лютым голодом томились,
И горели в небе звезды, 
Как глаза волков голодных!
  Вновь в вигваме Гайаваты 
Поселилися два гостя: 
Так же мрачно и безмолвно, 
Как и прежние два гостя, 
Без привета и без зова 
В дом вошли они и сели 
Прямо рядом с Миннегагой, 
Не сводя с нее свирепых, 
Впалых глаз ни на минуту.
  И один сказал ей: "Видишь? 
Пред тобою - Бюкадэвин!" 
И другой сказал ей: "Видишь? 
Пред тобою - Акозивин!"
  И от этих слов и взглядов 
Содрогнулось, сжалось страхом 
Сердце милой Миннегаги; 
Без ответа опустилась, 
Скрыв лицо, она на ложе 
И томилась, трепетала, 
Холодея и сгорая, 
От зловещих слов и взглядов.
  Как безумный, устремился
В лес на лыжах Гайавата; 
Стиснув зубы, затаивши 
В сердце боль смертельной скорби, 
Мчался он, и капли пота 
На челе его смерзались.
  В меховых своих одеждах, 
В рукавицах, Минджикэвон, 
С мощным луком наготове 
И с колчаном за плечами, 
Он бежал все дальше, дальше 
По лесам пустым и мертвым.
  "Гитчи Манито! - вскричал он, 
Обращая взоры к небу 
С беспредельною тоскою. - 
Пощади нас, о Всесильный, 
Дай нам пищи, иль погибнем! 
Пищи дай для Миннегаги - 
Умирает Миннегага!"
  Гулко в дебрях молчаливых, 
В бесконечных дебрях бора,
Прозвучали вопли эти, 
Но никто не отозвался, 
Кроме отклика лесного, 
Повторявшего тоскливо: 
"Миннегага! Миннегага!"
  До заката одиноко 
Он бродил в лесах печальных, 
В темных чащах, где когда-то 
Шел он с милой Миннегагой, 
С молодой женою рядом, 
Из далеких стран Дакотов. 
Весел был их путь в то время! 
Все цветы благоухали, 
Все лесные птицы пели, 
Все ручьи сверкали солнцем, 
И сказала Миннегага 
С беззаветною любовью: 
"Я пойду с тобою, муж мой!"
  А в вигваме, близ Нокомис, 
Близ пришельцев молчаливых, 
Карауливших добычу, 
Уж томилась пред кончиной, 
Умирала Миннегага.
  "Слышишь? - вдруг она сказала. - 
Слышишь шум и гул далекий 
Водопадов Миннегаги? 
Он зовет меня, Нокомис!"
  "Нет, дитя мое, - печально 
Отвечала ей Нокомис, - 
Это бор гудит от ветра".
  "Глянь! - сказала Миннегага. - 
Вон - отец мой! Одиноко 
Он стоит и мне кивает 
Из родимого вигвама!"
"Нет, дитя мое, - печально 
Отвечала ей Нокомис, - 
Это дым плывет, кивает!"
  "Ах! - вскричала Миннегага. - 
Это Погока сверкают 
Очи грозные из мрака, 
Это он мне стиснул руку 
Ледяной своей рукою! 
Гайавата, Гайавата!"
  И несчастный Гайавата 
Издалека, издалека, 
Из-за гор и дебрей леса, 
Услыхал тот крик внезапный, 
Скорбный голос Миннегаги, 
Призывающий во мраке: 
"Гайавата! Гайавата!" 
По долинам, по сугробам, 
Под ветвями белых сосен, 
Нависавшими от снега, 
Он бежал с тяжелым сердцем, 
И услышал он тоскливый 
Плач Нокомис престарелой: 
"Вагономин! Вагономин! 
Лучше б я сама погибла, 
Лучше б мне лежать в могиле! 
Вагономин! Вагономин!"
  И в вигвам он устремился, 
И увидел, как Нокомис 
С плачем медленно качалась, 
Увидал и Миннегагу, 
Неподвижную на ложе, 
И такой издал ужасный 
Крик отчаянья, что звезды 
В небесах затрепетали, 
А леса с глубоким стоном 
Потряслись до основанья.
  Осторожно и безмолвно 
Сел он к ложу Миннегаги, 
Сел к ногам ее холодным, 
К тем ногам, что никогда уж 
Не пойдут за Гайаватой, 
Никогда к нему из дома 
Уж не выбегут навстречу.
  Он лицо закрыл руками, 
Семь ночей и дней у ложа 
Просидел в оцепененье, 
Без движенья, без сознанья: 
День царит иль тьма ночная?
  И простились с Миннегагой; 
Приготовили могилу 
Ей в лесу глухом и темном, 
Под печальною цикутой.
Обернули Миннегагу 
Белым мехом горностая, 
Закидали белым снегом, 
Словно мехом горностая, - 
И простились с Миннегагой.
  А с закатом на могиле 
Был зажжен костер из хвои, 
Чтоб душе четыре ночи 
Освещал он путь далекий, 
Путь в Селения Блаженных. 
Из вигвама Гайавате 
Видно было, как горел он, 
Озаряя из-под низу 
Ветви черные цикуты. 
И не раз в час долгой ночи 
Подымался Гайавата 
На своем бессонном ложе, 
Ложе милой Миннегаги, 
И стоял, следил с порога, 
Чтобы пламя не погасло, 
Дух во мраке не остался.
  "О, прости, прости! - сказал он. -
О, прости, моя родная! 
Все мое с тобою сердце 
Схоронил я, Миннегага, 
Вся душа моя стремится 
За тобою, Миннегага! 
Не ходи, не возвращайся 
К нам на труд и на страданья, 
В мир, где голод, лихорадка 
Мучат душу, мучат тело! 
Скоро подвиг свой я кончу, 
Скоро буду я с тобою 
В царстве светлого Понима, 
Бесконечной, вечной жизни!"