Привидения

  Никогда хохлатый коршун 
Не спускается в пустыне 
Над пораненным бизоном 
Без того, чтоб на добычу 
И второй не опустился; 
За вторым же в синем небе 
Тотчас явится и третий, 
Так что вскорости от крыльев 
Собирающейся стаи 
Даже воздух потемнеет.
  И беда одна не ходит; 
Сторожат друг друга беды; 
Чуть одна из них нагрянет, - 
Вслед за ней спешат другие 
И, как птицы, вьются, вьются 
Черной стаей над добычей, 
Так что белый свет померкнет 
От отчаянья и скорби.
  Вот опять на хмурый север 
Мощный Пибоан вернулся! 
Ледяным своим дыханьем 
Превратил он воды в камень 
На реках и на озерах. 
С кос стряхнул он хлопья снега, 
И поля покрылись белой, 
Ровной снежной пеленою, 
Будто сам Владыка Жизни 
Сгладил их рукой своею.
  По лесам, под песни вьюги, 
Зверолов бродил на лыжах; 
В деревнях, в вигвамах теплых 
Мирно женщины трудились,
Молотили кукурузу 
И выделывали кожи; 
Молодежь же проводила 
Время в играх и забавах, 
В танцах, в беганье на лыжах.
  Темным вечером однажды 
Престарелая Нокомис 
С Миннегагою сидела 
За работою в вигваме, 
Чутко слушая в молчанье, 
Не идет ли Гайавата, 
Запоздавший на охоте.
  Свет костра багряной краской 
Разрисовывал их лица, 
Трепетал в глазах Нокомис 
Серебристым лунным блеском, 
А в глазах у Миннегаги - 
Блеском солнца над водою; 
Дым, клубами собираясь, 
Уходил в трубу над ними, 
По углам вигвама тени 
Изгибалися за ними.

Привидения

  И открылась тихо-тихо 
Занавеска над порогом; 
Ярче пламя запылало, 
Дым сильней заволновался - 
И две женщины безмолвно, 
Без привета и без зова, 
Чрез порог переступили, 
Проскользнули по вигваму 
В самый дальний, темный угол, 
Сели там и притаились.
  По обличью, по одежде 
Это были чужеземки; 
Бледны, мрачны были обе, 
И С безмолвною тоскою, 
Содрогаясь, как от стужи, 
Из угла они глядели.
  То не ветер ли полночный 
Загудел в трубе вигвама? 
Не сова ли, Куку-кугу, 
Застонала в мрачных соснах? 
Голос вдруг изрек в молчанье:
"Это мертвые восстали,
Это души погребенных
К вам пришли из Стран Понима,
Из страны Загробной Жизни!"
  Скоро из лесу, с охоты, 
Возвратился Гайавата, 
Весь осыпан белым снегом 
И с оленем за плечами. 
Перед милой Миннегагой 
Он сложил свою добычу 
И теперь еще прекрасней 
Показался Миннегаге, 
Чем в тот день, когда за нею 
Он пришел в страну Дакотов, 
Положил пред ней оленя, 
В знак своих желаний тайных, 
В знак своей любви сердечной.
  Положив, он обернулся, 
Увидал в углу двух женщин 
И сказал себе: "Кто это? 
Странны гостьи Миннегаги!" 
Но расспрашивать не стал их, 
Только с ласковым приветом 
Попросил их разделить с ним 
Кров его, очаг и пищу.
  Гостьи бледные ни слова 
Не сказали Гайавате; 
Но когда готов был ужин 
И олень уже разрезан, 
Из угла они вскочили, 
Завладели лучшей долей, 
Долей милой Миннегаги, 
Не спросясь, схватили дерзко 
Нежный, белый жир оленя, 
Съели с жадностью, как звери, 
И опять забились в угол, 
В самый дальний, темный угол.
  Промолчала Миннегага, 
Промолчал и Гайавата, 
Промолчала и Нокомис; 
Лица их спокойны были. 
Только Миннегага тихо 
Прошептала с состраданьем,
Говоря: "Их мучит голод; 
Пусть берут, что им по вкусу, 
Пусть едят, - их мучит голод".
  Много зорь зажглось, погасло, 
Много дней стряхнули ночи, 
Как стряхают хлопья снега 
Сосны темные на землю; 
День за днем сидели молча 
Гостьи бледные в вигваме; 
Ночью, даже в непогоду, 
В ближний лес они ходили, 
Чтоб набрать сосновых шишек, 
Чтоб набрать ветвей для топки, 
Но едва светало, снова 
Появлялися в вигваме.
  И всегда, когда с охоты 
Возвращался Гайавата, 
В час, когда готов был ужин 
И олень уже разрезан, 
Гостьи бледные бесшумно 
Из угла к нему кидались, 
Не спросясь, хватали жадно 
Нежный, белый жир оленя, - 
Долю милой Миннегаги, - 
И скрывались в темный угол.
  Никогда не упрекнул их 
Даже взглядом Гайавата, 
Никогда не возмутилась 
Престарелая Нокомис, 
Никогда не показала 
Недовольства Миннегага; 
Все они терпели молча, 
Чтоб права святые гостя 
Не нарушить грубым взглядом, 
Не нарушить грубым словом.
  В полночь раз, когда печально 
Догорал костер, краснея, 
И мерцал дрожащим светом 
В полусумраке вигвама, 
Бодрый, чуткий Гайавата 
Вдруг услышал чьи-то вздохи, 
Чьи-то горькие рыданья.
  С ложа встал он осторожно, 
Встал с косматых шкур бизона 
И, отдернувши над ложем 
Из оленьей кожи полог, 
Увидал, что это Тени, 
Гостьи бледные, вздыхают, 
Плачут в тишине полночной.
  И промолвил он: "О гостьи! 
Что так мучит ваше сердце? 
Что рыдать вас заставляет? 
Не Нокомис ли вас, гостьи, 
Ненароком оскорбила?
Иль пред вами Миннегага 
Позабыла долг хозяйки?"

Тени

  Тени смолкли, перестали 
Горько сетовать и плакать 
И сказали тихо-тихо: 
"Мы усопших, мертвых души, 
Души тех, что жили с вами; 
Мы пришли из Стран Понима, 
С островов Загробной Жизни, 
Испытать вас и наставить.
  Вопли скорби достигают 
К нам, в Селения Блаженных; 
То живые погребенных 
Призывают вновь на землю,
Мучат нас бесплодной скорбью; 
И вернулись мы на землю, 
Но узнали скоро, скоро, 
Что везде мы только в тягость, 
Что для всех мы стали чужды: 
Нет нам места, - нет возврата 
Мертвецам из-за могилы!
  Помни это, Гайавата, 
И скажи всему народу, 
Чтоб отныне и вовеки 
Вопли их не огорчали 
Отошедших в мир Понима, 
К нам, в Селения Блаженных.
  Не кладите тяжкой ноши 
С мертвецами в их могилы - 
Ни мехов, ни украшений, 
Ни котлов, ни чаш из глины, - 
Эта ноша мучит духов. 
Дайте лишь немного пищи, 
Дайте лишь огня в дорогу.
  Дух четыре грустных ночи 
И четыре дня проводит 
На пути в Страну Понима; 
Потому-то и должны вы 
Над могилами усопших 
С первой ночи до последней 
Жечь костры неугасимо, 
Освещать дорогу духам, 
Озарять веселым светом 
Их печальные ночлеги.
  Мы идем, прости навеки, 
Благородный Гайавата! 
И тебя мы искушали, 
И твое терпенье долго 
Мы испытывали дерзко, 
Но всегда ты оставался 
Благородным и великим. 
Не слабей же, Гайавата, 
Не слабей, не падай духом: 
Ждет тебя еще труднее 
И борьба и испытанье!"
  И внезапно тьма упала 
И наполнила жилище, 
Гайавата же в молчанье 
Услыхал одежды шорох, 
Услыхал, что кто-то поднял 
Занавеску над порогом, 
Увидал на небе звезды 
И почувствовал дыханье 
Зимней полночи морозной, 
Но уже не видел духов, 
Теней бледных и печальных 
Из далеких Стран Понима, 
Из страны Загробной Жизни.