Часть девятая (Женщины Раваны)

Полйоджаны вширь, а в длину  равен  йоджане   целой,
Предстал Хануману дворец ослепительно белый.

Сверкали ступени златые у каждой террасы,
Оконницы из хрусталя и другие украсы.

Площадки висячие золотом были одеты,
И в нем переливно отсвечивали самоцветы.

Блестели в дворцовом полу жемчуга и кораллы,
Сверкали смарагды зеленые, алые лалы.

И красный сандал, золотым отливающий глянцем,
Дворец наполнял восходящего солнца багрянцем.

На Пушнаку влез Хануман и, повиснув па лапах,
Услышал еды и питья соблазнительный запах.

Манящее благоуханье сгустилось чудесно,
Как   будто   бы  в  нем  божество  воплотилось  телесно.

И не было для Ханумана родней аромата,
Чей зов уподобился голосу кровного брата:
«Пойдем, я тебе помогу разыскать супостата!»

Советник Сугривы последовал этим призывам
И вдруг очутился в покое, на редкость красивом.

С прекрасной  наложницей  Раваны  мог  бы,  пожалуй,
Мудрец обезьяний сравнить златостолиную залу.

Сверкали  в  хрустальных полах  дорогие  вкрапленья,
Резная слоновая кость, жемчуга и каменья.

С оглавьями крылообразными были колонны.
Казалось, парил в поднебесье дворец окрыленный.

Четвероугольный, подобно земному пространству,
Ковер драгоценный величья прибавил убранству.

Пернатыми певчими, благоуханьем сандала
Был полон дворец и его златостолппая зала.

Какой белизной лебединой сияла обитель,
Где жил пожирателей мяса единый властитель!

Дымились   курильницы,    пахли   гирлянды,    враждебный
Чертог был под стать Камадхену — корове волшебной,

Способной сердца веселить, разрумянивать лица,
Поскольку она исполненьем желаний доится!

И чувствам пяти был  отрадой  дворец исполинский.
Он их услаждал, убаюкивал их матерински!

«У Индры я, что ли, в обители златосиянной
Иль   в   райском   селенье? — подумала   вслух   обезьяна. —
Открылась ли мне запредельного мира нирвана?»

Златые светильники на драгоценном помосте
Склонились в раздумье, под стать проигравшимся в кости.

«Соблещет величие Раваны этим горящим
Светильникам  и  украшеньям  обильно  блестящим!» —
Сказал Ханумап и приблизился к женщинам спящим.

Их множество было, с небесными девами схожих.
В роскошных одеждах они возлежали на ложах.

Полночи для них протекло в неуемном веселье,
Покуда красавиц врасплох не застигло похмелье.

Запястья, браслеты ножные на сборище сонном
Затихли и слух по тревожили сладостным звоном.

Так озеро, полное лотосов, дремлет в молчанье,
Пчела не жужжит, лебединое смолкло ячанье.

На лица, как лотосы, благоуханные, некий
Покой опустился, смежая прекрасные веки.

Раскрыть  лепестки   и  светило  встречать  в   небосводе,
А  ночью  сомкнуться — у  лотосов  нежных  в природе!

Сын Ветра воскликнул: «О дивные лотосы-лица!
К вам пчелы стремятся прильнуть и нектаром упиться.

Как осенью — небо, где светятся звезд мириады,
Престольная зала сверкает и радует взгляды.

Вы — сонмы  светил  перед  ликом  властителя  грозным.
Си — месяц-владыка   в   своем  окружении   звездном».

И впрямь ослепительны эти избранницы были.
Как с неба упавшие звезды-изгнанницы были!

Уснувшие девы, прекрасные ликом и станом,
Раскинулись, будто опоены сонным дурманом.

Разбросаны были венки, дорогое убранство,
И  кудри  свалялись,  и  тилаки  стерлись  от  пьянства.

Одни растеряли ножные браслеты с похмелья,
С других соскользнули жемчужные их ожерелья.

Поводья отпущенные кобылиц распряженных, —
Висят поясные завязки у дев обнаженных.

Они — как лианы, измятые стадом слоновьим.
Венки и подвески разбросаны по изголовьям.

Округлы и схожи своей белизной с лебедями,
У  многих красавиц  жемчужины  спят  меж  грудями.

Как селезни, блещут смарагдовые ожерелья—
Из темно-зеленых заморских каменьев изделья.

На девах нагрудные цепи красивым узором
Сверкают  под стать  чакравакам — гусям  златоперым.

Красавицы напоминают речное теченье,
Где радужных птиц переливно блестит оперенье.

А тьмы колокольчиков на поясном их уборе —
Как золото лотосов мелких на водном просторе.

И легче в реке избежать крокодиловой пасти,
Чем власти прельстительниц этих и женственной страсти.

Цветистых шелков переливчатое колыханье
И трепет серег вызывало уснувших дыханье.

Раскинув прекрасные руки в браслетах, иные
С себя дорогую одежду срывали, хмельные.

Одна у другой возлежали на бедрах, на лонах,
На ягодицах, на руках и грудях обнаженных.

Руками сплетаясь, к вину одержимы пристрастьем,
Во сне тонкостанные льнули друг к дружке с участьем.

И, собранные воедино своим властелином,
Казались  гирляндой,  облепленной  роем  пчелиным,—

Душистою ветвью, лиан ароматных сплетеньем,
Что в месяце мадхава пчел охмелили цветеньем.

И Раваны жены, объятые сонным покоем,
Казались таким опьяненным, склубившимся роем.

Тела молодые, уборы, цветы, украшенья —
Где — чье? — различить невозможно в подобном смешенье!