Часть сорок девятая (Пешера Рикшабила)

Вожак обезьян и достойный племянник Сугривы
Обшарили Виндхьи предгорья, леса и обрывы.

То грохотом горных потоков, то ревом пантеры,
То рыканьем льва оглашаемы были пещеры.

Вперед продвигалось лесных обитателей племя.
Горы юго-западный склон приютил их на время.

Какие густые леса в этой местности были!
Зелеными чащами скрыты окрестности были.
Ущелья, пещеры полны неизвестности были.

Меж  тем  Хануман  приказал храбрецам обезьяньим
На поиски Ситы пуститься с великим стараньем.

Тогда друг за другом, поблажки себе не давая,
Отправились Гайа, Шарабха, Гавакша, Гавайа

И много отважных мужей обезьяньего царства,
Готовых себя, не колеблясь, обречь на мытарства.

Бродили они по заросшей лесами округе,
Что острыми гребнями гор возвышалась на юге.

Хоть силы уже изменяли воителям ражим —
Отряд Ханумана успел ознакомиться с кряжем.

Томимые жаждой и голодом, лютым не в меру,
Они очутились внезапно у входа в пещеру.

Был  путь  прегражден  исполином,   стоящим  на  страже,
А вход заменяла расщелина узкая в кряже.

Ее обступали деревья и справа и слева,
Лианами было опутано каждое древо.

Прекрасная эта пещера звалась Рикшабила.
От птиц, вылетавших оттуда, в глазах зарябило!

Там были цапли белизны молочной,
И лебедь, влажный от воды проточной,
Блистающий, как месяц полуночный,
И стерх, пыльцой осыпанный цветочной.

И привлекла вниманье Ханумана
Пещера, что была благоуханна,
Под стать селенью Индры осиянна
И столь же недоступна, сколь желанна.

И Хануман воскликнул: «Разве чудо,
Что водяная дичь летит оттуда?
Теперь не успокоюсь я, покуда
В пещере этой не отыщем пруда!»

Был  тягостен  мрак,  но  вступил  он  отважно  в  пещеру.
Ведь он был вожак, и, в него не утративши веру,
Последовал каждый смельчак Ханумана примеру.

Не воссияло златозарным ликом
Светило полдня в том ущелье диком,
Где воздух оглашался львиным рыком.
Да трубногласного оленя криком.

Хотя обезьяны своей не утратили мощи,
Но спали с лица, одичали и сделались тощи.

Прижавшись друг к дружке, вверяясь подземному ходу,
В пещере искали они вожделенную воду.

Как вдруг обезьяны во мраке воспрянули духом:
Они аромат несказанный учуяли нюхом.

К  отверстию  светлому в  дальнем  конце  подземелья
Толпою пустились они, преисполнясь веселья.

И в ту же минуту — за долготерпенье награда —
Им бросилось в очи виденье волшебного сада.

Стояли деревья, листвой лучезарной блистая,
И светлопрозрачной казалась кора золотая.

Поскольку у каждого  древа   был  ствол  изумрудным,
Искрилась его сердцевина свеченьем подспудным.

Красуясь кистями пунцовыми слева и справа,
Свои удлиненные ветви раскинула дхава.

Там были гибискусы в белых цветах и пурпурных
И пруд благодатный, где лотосов бездна лазурных.

И заросли чампаки, благоухание льющей,
И мадхуки лунною ночью цветущие кущи.

И светлою влагой наполнены были озера,
Где плавала дичь водяная — утеха для взора.

И златочешуйные рыбы резвились в проточной
Воде, что усеяна сверху пыльцою цветочной.

Притом золотыми деревьями, вместо ограды,
Был сад окружен восхитительный, полный отрады.

К земле клонило ветви в это время
Плодов румяных сладостное бремя,
И ароматными плодами теми
Залюбовалось обезьянье племя.

Дразня голодных обезьян привалом,
Тугие, наливные, цветом алым
Они как будто спорили с кораллом,
Гранатом или драгоценным лалом.

В  саду  волшебном  дух  царил медвяный.
Пчелиный рой, благоуханьем пьяный,
Жужжал над баухинией багряной,
Над кетакой, над чампакою пряной.

Дворцов  золотых и  серебряных  блеск  несказанный,
Дивясь, увидали в цветущем саду обезьяны.

Оконницы были украшены там жемчугами,
Как будто дворцы обитаемы были богами.

В полах драгоценных вкрапления разные были:
Украсы жемчужные либо алмазные были.

Из кованого злата — загляденье! —
Любое ложе, каждое сиденье.
Хватило златокузнедам уменья
В них вставить самоцветные каменья!

Ласкали взор заморских вин сосуды,
Приправ обилье — роскоши причуды,
Благоуханного сандала груды,
Великолепье золотой посуды.

Сафьян, из козьей шерсти одеянья
И колесницы, полные сиянья...
Казалось, видит племя обезьянье
Луны и солнца чудное слиянье.

И только с богатствами Раваны брата, Куберы,
Могли бы сравниться сокровища этой пещеры.

По сердцу пришлась обезьянам обитель златая,
Где двери подземных палат раскрывались, блистая.
Как вдруг им навстречу отшельница вышла святая.

И не в наряд из ткани рукотворной,
А в луб и шкуру антилопы черной
Одета, вышла поступью проворной,
Сияя добротою непритворной.

Сказал Хануман: «Богоравного Рамы супругу
Стараясь найти, мы обшарили эту округу.

Слабея от жажды и голода, в поисках пресной
Воды, в темноте с высоты мы спустились отвесной
И еле опомнились в недрах пещеры чудесной».

Ладони сложил Хануман, вопрошая учтиво:
«Не ты ли хозяйка подземного этого дива?»

«Пришелец могучий, тебе я скажу без утайки,
Что Брахмой подарен чертог осиянный хозяйке.

Мне апсара Хелга хранить повелела пещеру,
Что  блеском  своим  не  уступит  божественной  Меру.

Небесною девой поручен мне сад этот чудный:
Деревья с листвой золоюй и корой изумрудной.

Хотя над пещерой поставлена я для смотренья,
Прекрасная Хема — владелица Брахмы даренья».

Затем изрекла Сваямпрабха: «Сегодня впервые
Отсель беспрепятственно выйдут созданья живые.

Тебе помогу я и стае твоей спльнорукой.
Заслуга святая да будет мне в этом порукой!

Я путь укажу наделенному доблестью мужу
И выведу всех обезьян из пещеры наружу.

У четвероруких не лапы, а тонкие пальцы.
Вы ими старательно очи прикройте, скитальцы!»

Хоть были весьма велики подземелья размеры,
Таинственным   вихрем   их  вынесло   вмиг  из   пещеры.

Сказала отшельница: «Виндхьи, поросшей лесами,
Друзья мои, склон благодатный вы видите сами!

А там, за горою Прашраваной, в дымке зеленой,
Прибрежную ширь океан омывает соленый.

Прощайте!» — И тут же отшельница эта святая
В пещеру ушла, где таилась обитель златая.

С помощью подвижницы Сваямпрабхи выбравшись на свет из подземного сада небесной девы Хемы, обезьяны ощутили благоговейный трепет. Их взорам открылась необъятная ширь озаренного солнцем океана, чьи соленые валы, грохоча, набегали друг на друга. Сидя у подножья горы Виндхьи, среди ветвей, отягощенных цветами, великодушные сподвижники царевича Кошалы были охвачены беспокойством. Наступила весна. Время, отпущенное на поиски Ситы, истекло. Обезьяньи военачальники не решались вернуться в Кишкиндху, не выполнив приказа Сугривы и опасаясь его гнева. Они предпочитали умереть и выполнили бы свое намерение, но были замечены старым ястребом Сампати, братом Джатайю, обитавшим в горах, на берегу океана. Узнав от Сампати, что Равана унес дочь Джанаки в свою столицу на остров Ланку, обезьяньи вожаки долго ломали головы над тем, как туда добраться. По был среди них разумный советник Сугривы, сын Ветра, Хапуман, унаследовавший от отца своего способность летать по воздуху. Притом Хануману дано было уменье произвольно изменять свои размеры. Этому гороподобпому воителю ничего не стоило превратиться в существо величиной не более кошки.

И сказал Хануман: «Ничто в целом мире не сможет выдержать силу моего толчка. Но здесь поблизости есть гора Махендра. С ее вершины я прыгну па целых четыреста йоджан!»