Часть тридцатая (Слово Рамы об осени)

«Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагой
Вспоив и зерно прорастив — человеку на благо.

Царевич! Покой обрели громоносные тучи,
Излившись дождем на деревья, долины и кручи.

Как лотосов листья, они были темного цвета
И грозно неслись, омрачая все стороны света.

Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучей
Дождем разрешились и сразу истаяли тучи.

Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада,
И клики павлиньи, и топот слоновьего стада.

При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи,
Как будто от масла душистого сделавшись глаже.

Люблю красы осенней созерцанье,
Зеркальный  блеск  луны  и  звезд  мерцанье,
И семилистника благоуханье,
И поступи слоновьей колыханье.

Осенней обернулась благодатью
Сама  богиня  Лакнши, с дивной  статью,
Чьи лотосы готовы к восприятью
Лучей зари и лепестков разжатью.

И осень — воплощение богини —
Красуется, лишенная гордыни,
Под  музыку  жужжащих   пчел  в  долине,
Под клики журавлей в небесной сини.

Стада гусей, угодных богу Каме,
С красивыми и крепкими крылами,
С налипшею пыльцой и лепестками,
Резвятся с чакраваками, нырками.

В слоновьих поединках, в том величье,
С которым стадо выступает бычье,
В прозрачных реках — осени обличье
Являет нам свое многоразличье.

Ни облака, ни тучки в ясной сини.
Волшебный хвост линяет на павлине,
И паву не пленяет он отныне:
Окончен праздник, нет его в помине!

Сиянье прияки златоцветущей
Сильнее и благоуханье гуще.
И пламенеет, озаряя кущи,
Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий.

Охваченная страстью неуемной,
Чета слонов бредет походкой томной
Туда, где дремлет в чаще полутемной
Заросший лотосами пруд укромный.

Как сабля, свод небесный блещет яро.
Движенье вод замедлилось от жара,
Но дует ветер сладостней нектара,
Прохладней белой лилии кахлара.

Где высушил болото воздух знойный,
Там   пыль  взметает   ветер   беспокойный.
В такую пору затевают войны
Цари,  увлекшись  распрей   недостойной.

Отрадно зреть быков ревущих братью
Среди коров, стремящихся к зачатью
Себе подобных с этой буйной paтью,
Что взыскана осенней благодатью.

Где   переливный   хвост   из   перьев   длинных?
Как жар, они горели на павлинах,
Что бродят, куцые, в речных долинах,
Как бы стыдясь насмешек журавлиных.

Гусей  и  чакравак  спугнув  с  гнездовий,
Ревет и воду пьет вожак слоновий.
Между ушей и выпуклых надбровий
Струится  мускус — признак  буйства  крови.

Десятки  змей,  что  спали, в  кольца свиты,
Порой  дождей,  в  подземных  норах  скрыты,
Теперь наружу выползли, несыты,
Цветисты и смертельно ядовиты.

Как смуглая дева, что светлою тканью одета,
Окуталась ночь покрывалом из лунного света.

Насытясь отборным зерном, журавлей вереница
Летит, словно сдутая ветром цветов плетеница.

Блистают лилии на глади водной,
Блистает  пруд,  со  звездным  небом сходный.
Один,  как  месяц,   льющий  свет   холодный,
Уснул  меж  лилий  лебедь  благородный.

Из лотосов гирлянды — на озерах;
Стада гусей, казарок златоперых
Блестят, как пояса, на их просторах.
Они — как  девы  в праздничных уборах!

И ветер, заглушая вод журчанье,
Прервет к закату тростников молчанье.
В них, как густое буйволов мычанье,
Рогов и флейт пробудит он звучанье.

Душистый   цвет   лугов,   с   рекою  смежных,
Еще свежей от ветерков мятежных,
Отмыта полоса песков прибрежных,
Как  полотно — созданье  рук  прилежных.

Не  счесть лесных  шмелей,  жужжащих  яро,
Как бы хмельных от солнечного жара,
От цветня желтых, липких от нектара,
Огрузнувших от сладостного дара.

Все  праздничней с уходом дней дождливых:
Луна, цветы оттенков прихотливых,
Прозрачность  вод,  и  спелый  рис  на  нивах,
И вопли караваек суетливых.

Надев из рыб златочешуйных пояс,
Бредет река, на женский лад настроясь,
Как бы в объятьях мысленно покоясь,
От ласк устав, с рассветом не освоясь.

В   кристально-зыбкой   влаге   царство   птичье
Отражено во всем своеобычье.
Сквозь  водорослей  ткань — реки  обличье
Глядит, как сквозь фату — лицо девичье.

Колеблют  пчелы  воздух  сладострастный.
К  ветвям   цветущим  липнет   рой   согласный.
Утех любовных бог великовластный
Напряг нетерпеливо лук опасный.

Дарующие влагу всей природе,
Дарующие нивам плодородье,
Дарующие рекам полноводье,
Исчезли тучи, нет их в небосводе.

Осенней реки обнажились песчаные мели,
Как бедра стыдливой невесты на брачной постели.

Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным.
Черед между тем наступает раздорам и войнам.

Для битвы просохла земля, затвердели дороги,
А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

Видя, что Сугрива отнюдь не спешит выполнять обещания, данные Раме, Лакшмана был охвачен гневом. Захватив лук и стрелы, направился он во дворец обезьяньего царя. Сознавая правоту Рамы и Лакшманы, Сугрива всеми силами старался умерить гнев последнего. Призвав Ханумана, царь велел повсеместно разослать гонцов, дабы обезьяны, живущие на горах, в лесах, в пещерах, по берегам рек и у самого океана, немедленно явились в Кишкипдху. Отрядили посланцев также в царство медведей, которым правил доблестный Джамбаван.

Поутру несметные рати обезьян и медведей стягивались к Кишкиндхе — в помощь отважному царевичу Кошалы.

Взойдя на колесницу, Сугрива и Лакшмана направились на гору Прашравану, к пещере Рамы. За колесницей, вздымая клубы пыли, с ревом и грохотом двигалось бесчисленное войско. Для поисков царевны Видехи Рама и Сугрива разделили его па четыре части. Хануман и Ангада, племянник Сугривы, возглавили обезьян, идущих на юг. Напутствуя хитроумного Ханумапа, потомок Рагху снял с руки, сверкающий перстень, на котором было выбито «Рама», и отдал вожаку обезьян, говоря: «Коль скоро, при встрече с дочерью Джапаки, ты покажешь ей это кольцо, опа убедится, что перед ней воистину мой посланец».

В то время как военачальники Сугривы, со своей ратыо отправившиеся па восток, запад и север, нигде не обнаружили следов Ситы, Хануман и Ангада продолжали упорные поиски царевны Видехи, пробираясь на юг.