Часть сороковая (Горе Айодхьи)

Cумантра, как Матали — Раджи Богов колесничий, —
До тонкостей ведал придворный обряд и обычай.

Ладони сложив, пожелал он царевичу блага
И молвил: «О Рама, твоя беспредельна отвага.

Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.
Поверь, доброславный,  моргнуть не успеешь ты глазом.

Четырнадцать лет обретаться вдали от столицы
Ты должен теперь, изволеньем Кайкейи-царицы!»

Меж тем на повозку златую по собственной воле
Прекрасная Сита взошла, покорившись недоле.

И солнечный блеск излучали ее украшенья —
Невестке от свекра властительного подношенья.

Оружье для Рамы и Лакншаны Великодарный
Велел поместить в колеснице своей златозарной.

Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчуги
На дно колесницы сложили заботливо слуги.

Обоих царевичей, Ситу прекрасную — третью,
Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.

На долтие годы великого Раму, как птица,
Как яростный вихрь, уносила в леса колесница
Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»

Шумели, вопили, как будто не в здравом рассудке,
Как будто умом оскудели, бедняги, за сутки.

И рев разъяренных слонов, лошадиное ржанье
Внимали вконец обессиленные горожане.

За Рамой бежали они, как от зноя спасаясь,
Бегут без оглядки, в теченье речное бросаясь, —

Бежали,   как   будто  влекло  их  в   жару  полноводье, —
Бежали,   крича:   «Придержи,   колесничий,   поводья!»

«Помедли! — взывали столичные жители слезно, —
На   Раму  позволь  наглядеться,  покамест   не  поздно!

О, если прощанье могло не убить Каушалью,
Ее материнское сердце оковано сталью!

Как  солнце  блистает  над  Меру-горой  каждодневно,
Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна

Навечно душой со своим повелителем слита.
Послушная дхарме, супругу сопутствует Сита.

О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,
Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»

Бегущие вслед колеснице Икшваку потомка,
Сдержаться  не  в  силах,  кричали и  плакали громко.

И   выбежал   царь   из   дворца:   "Погляжу   я   на   сына!"
А царские жены рыдали вокруг властелина, —

Слонихи, что с ревом стекаются к яме ужасной,
Где  бьется,  плененный  ловцами,  вожак  трубногласный.

И царь побледнел, словно месяца лик светозарный
В ту пору, когда его демон глотает коварный.

Увидя, что раджа становится скорби добычей,
Вскричал  опечаленный   Рама:   «Гони,  колесничий!»

Как только быстрей завертелись резные ободья,
Взмолился  народ:   «Придержи,  колесничий,  поводья!»

И слезы лились из очей унывающих граждан:
Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!

И эти потоки текли, как вода дождевая,
Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.

И слезы, — как влага из чашечки лотоса зыбкой,
Чей стебель  внезапно  задет  проплывающей  рыбкой, —

У   женщин   из   глаз   проливались,   и   сердце на части
Рвалось у царя Дашаратхи от горькой напасти.

За   сыном  возлюбленным   двинулся  город столичный,
И   выглядел  древом  подрубленным  царь  горемычный.

И Раме вдогон зазвучали сильнее рыданья
Мужей, что увидели старого раджи страданья.

«О Рама!» — одни восклицали, объяты печалью,
Другие жалели царевича мать, Каушалью.

И горем убитых, бегущих по Царской дороге,
Родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.

Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,
Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.

И, связанный дхармой, открыто в любимые лица
Не   смея   взглянуть,   закричал   он:   «Быстрее,   возница!»

Толкая вперед, как слона ездового — стрекало,
Ужасное зрелище в душу ему проникало,

Подобно тому, как стремится корова к теленку,
Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.

«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон Каушальи!
Копыта коней, по земле колотя, заглушали.