[СЛОВО РАМЫ ОБ ОСЕНИ] (Часть 30)

 «Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагой 
 Вспоив и зерно прорастив, человеку на благо. 

 Царевич! Покой обрели громоносные тучи, 
 Излившись дождем на деревья, долины и кручи. 

 Как лотосов листья, они были темного цвета 
 И грозно неслись, омрачая все стороны света. 

 Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучей 
 Дождем разрешились и сразу истаяли тучи. 

 Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада, 
 И клики павлиньи, и топот слоновьего стада. 

 При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи, 
 Как будто от масла душистого сделавшись глаже. 

 Люблю красы осенней созерцанье, 
 Зеркальный блеск луны и звезд мерцанье, 
 И семилистника благоуханье, 
 И поступи слоновьей колыханье. 

 Осенней обернулась благодатью 
 Сама богиня Лакшми, с дивной статью, 
 Чьи лотосы готовы к восприятью 
 Лучей зари и лепестков разжатью. 

 И осень - воплощение богини - 
 Красуется, лишенная гордыни, 
 Под музыку жужжащих пчел в долине, 
 Под клики журавлей в небесной сини. 

 Стада гусей, угодных богу Каме, 
 С красивыми и крепкими крылами, 
 С налипшею пыльцой и лепестками, 
 Резвятся с чакраваками, нырками. 

 В слоновьих поединках, в том величье, 
 С которым стадо выступает бычье, 
 В прозрачных реках - осени обличье 
 Являет нам свое многоразличье. 

 Ни облака, ни тучки в ясной сини. 
 Волшебный хвост линяет на павлине, 
 И паву не пленяет он отныне: 
 Окончен праздник, нет его в помине! 

 Сиянье прияки златоцветущей 
 Сильнее и благоуханье гуще. 
 И пламенеет, озаряя кущи, 
 Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий. 

 Охваченная страстью неуемной, 
 Чета слонов бредет походкой томной 
 Туда, где дремлет в чаще полутемной 
 Заросший лотосами пруд укромный. 

 Как сабля, свод небесный блещет яро. 
 Движенье вод замедлилось от жара, 
 Но дует ветер сладостней нектара, 
 Прохладней белой лилии «кахлара». 

 Где высушил болото воздух знойный, 
 Там пыль взметает ветер беспокойный. 
 В такую пору затевают войны 
 Цари, увлекшись распрей недостойной. 

 И ветер, заглушая вод журчанье, 
 Прервет к закату тростников молчанье. 
 В них, под густое буйволов мычанье, 
 Рогов и флейт пробудит он звучанье. 

 Быки ревут, красуясь гордой статью, 
 Среди коров, стремящихся к зачатью 
 Себе подобных с этой буйной ратью, 
 Что взыскана осенней благодатью. 

 Душистый цвет лугов, с рекою смежных, 
 Еще свежей от ветерков мятежных, 
 Отмыта полоса песков прибрежных, 
 Как полотно, - созданье рук прилежных. 

 Где переливный хвост из перьев длинных? 
 Как жар, они горели на павлинах, 
 Что бродят, куцые, в речных долинах, 
 Как бы стыдясь насмешек журавлиных. 

 Гусей и чакравак спугнув с гнездовий, 
 Ревет и воду пьет вожак слоновий. 
 Между ушей и выпуклых надбровий 
 Струится мускус - признак буйства крови. 

 Десятки змей, что спали, в кольца свиты, 
 Порой дождей, в подземных норах скрыты, 
 Теперь наружу выползли, несыты, 
 Цветисты и смертельно ядовиты. 

 Как смуглая дева, что светлою тканью одета, 
 Окуталась ночь покрывалом из лунного света.
 
 Насытясь отборным зерном, журавлей вереница 
 Летит, словно сдутая ветром, цветов плетеница. 

 Блистают лилии на глади водной. 
 Блистает пруд, со звездным небом сходный. 
 Один, как месяц, льющий свет холодный, 
 Уснул меж лилий лебедь благородный. 

 Из лотосов гирлянды - на озерах; 
 Стада гусей, казарок златоперых 
 Блестят, как пояса, на их просторах. 
 Они как девы в праздничных уборах! 

 Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро, 
 Как бы хмельных от солнечного жара, 
 От цветня желтых, липких от нектара, 
 Огрузнувших от сладостного дара. 

 Всё праздничней с уходом дней дождливых: 
 Луна, цветы оттенков прихотливых, 
 Прозрачность вод и спелый рис на нивах, 
 И вопли караваек суетливых. 

 Надев из рыб златочешуйных пояс, 
 Бредет река, на женский лад настроясь, 
 Как бы в объятьях мысленно покоясь, 
 От ласк устав, с рассветом не освоясь. 

 В кристально-зыбкой влаге царство птичье 
 Отражено во всем своеобычье. 
 Сквозь водорослей ткань - реки обличье 
 Глядит, как сквозь фату - лицо девичье. 

 Колеблют пчелы воздух сладострастный. 
 К ветвям цветущим липнет рой согласный. 
 Утех любовных бог великовластный 
 Напряг нетерпеливо лук опасный. 

 Дарующие влагу всей природе, 
 Дарующие нивам плодородье, 
 Дарующие рекам полноводье, 
 Исчезли тучи, нет их в небосводе. 

 Осенней реки обнажились песчаные мели, 
 Как бедра стыдливой невесты на брачной постели. 

 Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным. 
 Черед между тем наступает раздорам и войнам. 

 Для битвы просохла земля, затвердели дороги, 
 А я от Сугривы доселе не вижу подмоги». 

Лакшмана берет свой лук и стрелы и направляется к Сугриве. Глаза его красны от гнева и ярости.

Хитрый Сугрива посылает навстречу грозному сыну Сумитры луноликую Тару, которая умеряет его гнев.

Сугрива отправляет гонцов во все пределы царства обезьян и к мед­ведям. К утру следующего дня они сходятся под стены Кишкиндхи. Су­грива рассказывает, что созвал он их для помощи великому Раме: они должны отправиться в поход на поиски возлюбленной жены его Ситы и ради возмездия Раване. Благородные обезьяны и медведи готовы помочь могучему витязю.

Наполняя все стороны света громогласным ревом и вздымая пыль до небес, огромное войско устремляется вслед за колесницей Сугривы и Лакшманы к пещере Рамы.

Обезьянье и медвежье войско разделяется на четыре части. Одни пой­дут на север, другие - на запад, третьи - на восток, а четвертые - на юг. Войском, идущим на юг, водительствует Ангада, наследник Сугривы, и с ним мудрый Хануман, сын Ветра.

Рама вручает Хануману свой именной перстень с такими словами: «Где бы ни встретил ты Ситу, покажи ей кольцо, и она доверится тебе».

Спустя месяц с севера, востока и запада стали возвращаться войска. Ситы нигде не было.

Войско Ангады и Ханумана продолжает пробираться на юг...

Обезьяны выходят к берегу Океана. Ситы нет и здесь. Страшась гнева Сугривы, они боятся возвращаться в Кишкиндху и решают умереть. Их замечает мучимый голодом стервятник Сампати, родной брат коршуна Джатайю, погибшего в битве с Раваной. Он уже хочет напасть на обессиленных воинов Ангады, но внезапно слышит имя Джатайю...

Обезьяны поведали Сампати о гибели старого коршуна.

Сампати рассказывает о себе.

Когда-то он и Джатайю были молоды и сильнокрылы, все живое тре­петало перед ними и смирялось с их могуществом. Они возомнили себя тогда равными Солнцу. Они решили взлететь в небо, чтобы утвердиться ря­дом с великим светилом. Солнце начало сжигать их оперение. Тогда Сам­пати прикрыл собою Джатайю, крылья его обгорели, и он рухнул на берег Океана. Сампати более не мог летать высоко. Убедившись, что пищи и на земле вдоволь и брат не погибнет от голода, Джатайю улетел. Сампати же остался жить в горах. Некий подвижник сказал ему однажды: «Когда ты встретишься с посланцами Рамы, отыскивающими дивную царевну Митхилы, и поможешь им в чем-нибудь, крылья твои отрастут вновь!»

Сампати говорит им, что столица Раваны стоит на острове Ланка, по­среди великого Океана; туда-то и унес Равана прелестную Ситу. В этот миг крылья у Сампати отрастают, становятся длинными и сильными. Он прощается с обезьянами и взмывает в небо.

Обезьяны сокрушены печалью. Никому из них не доплыть до Ланки, далекого острова, не допрыгнуть до него. Но тут они вспоминают о чудес­ном умении мудрого Ханумана.