МАРК ВАЛЕРИЙ МАРЦИАЛ

ЭПИГРАММЫ

"Исса птички Катулловой резвее..."

Исса птички Катулловой резвее,
Исса чище голубки поцелуя,
Исса ласковее любой красотки,
Исса Индии всех камней дороже,
Исса — Публия прелесть-собачонка.
Заскулит она — словно слово скажет,
Чует горе твое и радость чует.
Спит и сны, подвернувши шейку, видит,
И дыханья ее совсем не слышно.
А когда у нее позыв желудка,
Каплей даже подстилку не замочит,
Но слегка тронет лапкой и с постельки
Просит снять себя, дать ей облегчиться.
Так чиста и невинна эта сучка,
Что Венеры не знает, и не сыщем
Мужа ей, чтоб достойным был красотки.
Чтоб ее не бесследно смерть умчала,
На картине ее представил Публий,
Где такой ты ее увидишь истой,
Что с собою самой не схожа Исса.
Иссу рядом поставь-ка ты с картиной:
Иль обеих сочтешь за настоящих,
Иль обеих сочтешь ты за портреты.

"Фений на вечную честь посвятил могильному праху..."

Фений на вечную честь посвятил могильному праху
    Рощу с возделанным здесь чудным участком земли.
Здесь Антулла лежит, покинув безвременно близких,
    Оба родителя здесь будут с Антуллой лежать.
Пусть не польстится никто на это скромное поле:
    Будет оно господам вечно подвластно своим.

"Я предпочел бы иметь благородную..."

Я предпочел бы иметь благородную, если ж откажут,
    Вольноотпущенной я буду доволен тогда.
В крайности хватит рабы, но она победит их обеих,
    Коль благородна лицом будет она у меня.

"Что за причина тебя иль надежда в Рим привлекает..."

Что за причина тебя иль надежда в Рим привлекает,
    Секст? И чего для себя ждешь ты иль хочешь, скажи?
"Буду вести я дела, - говоришь, - Цицерона блестящей,
    И на трех форумах мне равным не будет никто".
И Атестин вел дела, и Цивис, - обоих ты знаешь, -
    Но не один оплатить даже квартиры не мог.
"Если не выйдет, займусь тогда я стихов сочиненьем:
    Скажешь ты, их услыхав, подлинный это Марон".
Дурень ты: все, у кого одежонка ветром подбита,
    Или Назоны они, или Вергилии здесь.
"В атрии к знати пойду". Но ведь это едва прокормило
    Трех-четырех: на других с голоду нету лица.
"Как же мне быть? Дай совет: ведь жить-то я в Риме
                                              решился?"
    Ежели честен ты, Секст, лишь на авось проживешь.

"И лица твоего могу не видеть..."

И лица твоего могу не видеть,
Да и шеи твоей, и рук, и ножек,
И грудей, да и бедер с поясницей.
Одним словом, чтоб перечня не делать,
Мог бы всей я тебя не видеть, Хлоя.

"Малый Юлия садик Марциала..."

Малый Юлия садик Марциала,
Что, садов Гесперидских благодатней,
На Яникуле длинном расположен.
Смотрят вниз уголки его на холмы,
И вершину его с отлогим склоном
Осеняет покровом ясным небо.
А когда затуманятся долины,
Лишь она освещенной выдается.
Мягко к чистым возносится созвездьям
Стройной дачи изысканная кровля.
Здесь все семеро гор державных видно,
И весь Рим осмотреть отсюда можно,
И нагорья все Тускула и Альбы,
Уголки все прохладные под Римом,
Рубры малые, древние Фидены
И счастливую девичьего кровью
Анны рощицу плодную Перенны.
Там, - хоть шума не слышно, - видишь, едут
Соляной иль Фламинъевой дорогой:
Сладких снов колесо не потревожит,
И не в силах ни окрик корабельный,
Ни бурлацкая ругань их нарушить,
Хоть и Мульвиев рядом мост и быстро
Вниз по Тибру суда скользят святому.
Эту, можно сказать, усадьбу в Риме
Украшает хозяин. Ты как дома:
Так он искренен, так он хлебосолен,
Так радушно гостей он принимает,
Точно сам Алкиной благочестивый
Иль Молорх, что недавно стал богатым.
Ну, а вы, для которых все ничтожно,
Ройте сотней мотыг прохладный Тибур
Иль Пренесту иль Сетию крутую
Одному нанимателю отдайте.
А по-моему, всех угодий лучше
Малый Юлия садик Марциала.

"Мать Флакцилла и ты, родитель Фронтон..."

Мать Флакцилла и ты, родитель Фронтон, поручаю
    Девочку эту я вам — радость, утеху мою,
Чтобы ни черных теней не пугалась Эротия-крошка,
    Ни зловещего пса Тартара с пастью тройной.
Полностью только шесть зим она прожила бы холодных,
    Если бы столько же дней было дано ей дожить.
Пусть же резвится она на руках покровителей старых
    И по-младенчески вам имя лепечет мое.
Нежные кости пусть дерн ей мягкий покроет: не тяжкой
    Будь ей, земля, ведь она не тяготила тебя!

"Вот что делает жизнь вполне счастливой..."

Вот что делает жизнь вполне счастливой,
Дорогой Марциал, тебе скажу я:
Не труды и доходы, а наследство;
Постоянный очаг с обильным полем,
Благодушье без тяжб, без скучной тоги,
Тело, смолоду крепкое, здоровье,
Простота в обращении с друзьями,
Безыскусственный стол, веселый ужин,
Ночь без пьянства, зато и без заботы,
Ложе скромное без досады нудной,
Сон, в котором вся ночь как миг проходит,
Коль доволен своим ты состояньем,
Коли смерть не страшна и не желанна.

"В Анксуре мирном твоем, Фронтин, на морском побережье..."

В Анксуре мирном твоем, Фронтин, на морском побережье,
    В Байах, которые к нам ближе, - в дому у реки,
В роще, где даже и в зной, когда солнце в созвездии Рака,
    Нет надоедных цикад, и у озер ключевых
Мог на досуге с тобой я верно служить Пиэридам,
    Ныне же я изнурен Римом огромным вконец.
Есть ли здесь день хоть один мой собственный? Мечемся
                                                  в море
    Города мы, и в труде тщетном теряется жизнь
На содержанье клочка бесплодной земли подгородной
    И городского жилья рядом с тобою, Квирин.
Но ведь не в том лишь любовь, чтобы денно и нощно пороги
    Нам обивать у друзей — это не дело певца.
Службою Музам клянусь я священной и всеми богами:
    Хоть нерадив я к тебе, все же тебя я люблю.

"Спит в преждевременной здесь могиле Эротия-крошка..."

Спит в преждевременной здесь могиле Эротия-крошка,
    Что на шестой лишь зиме сгублена злою судьбой.
Кто бы ты ни был моей наследник скромной усадьбы,
    Ты ежегодно свершай маленькой тени обряд:
Да нерушим будет дом и твои домочадцы здоровы
    И да печален тебе будет лишь камень ее.

"Странно, Авит, для тебя, что, до старости живши в латинском..."

Странно, Авит, для тебя, что, до старости живши в латинском
    Городе, все говорю я о далеких краях. Тянет меня на
Таг златоносный, к родному Салону
    И вспоминаю в полях сельских обильный наш дом.
Та по душе мне страна, где при скромном достатке богатым
    Делаюсь я, где запас скудный балует меня.
Землю содержим мы здесь, там земля нас содержит; тут скупо
    Тлеет очаг, и горит пламенем жарким он там;
Дорого здесь голодать, и рынок тебя разоряет,
    Там же богатством полей собственных полнится стол;
За лето сносишь ты здесь четыре тоги и больше,
    Там я четыре ношу осени тогу одну.
Вот и ухаживай ты за царями, когда не приносит
    Дружба того, что тебе край наш приносит, Авит.

"Флаву нашему спутницей будь, книжка..."

Флаву нашему спутницей будь, книжка,
В долгом плаванье, но благоприятном,
И легко уходи с попутным ветром
К Терракона испанского твердыням.
На колесах ты там поедешь быстро
И Салон твой и Бильбилы высоты,
Пять упряжек сменив, увидеть сможешь.
Спросишь, что поручаю я? Немногих,
Но старинных друзей моих, которых
Тридцать зим и четыре я не видел,
Тотчас, прямо с дороги ты приветствуй
И еще поторапливай ты Флава,
Чтоб приятное он и поудобней
Подыскал мне жилье недорогое,
Где бы мог твой отец отдаться лени.
Вот и все. Капитан зовет уж грубый
И бранит задержавшихся, а ветер
Выход в море открыл. Прощай же, книжка:
Ожидать одного корабль не станет.

"Благой Венеры берег золотой, Байи..."

Благой Венеры берег золотой, Байи,
О Байи, вы природы гордой дар милый!
Пусть тысячью стихов хвалил бы я Байи,
Достойно, Флакк, не восхвалить бы мне Байи.
Но Марциал мой мне дороже, чем Байи.
Об них обоих было бы мечтать дерзко.
Но если боги в дар дадут мне все это,
То что за счастье: Марциал мой и Байи!

"Ты теперь, Ювенал, быть может, бродишь..."

Ты теперь, Ювенал, быть может, бродишь
Беспокойно по всей Субуре шумной,
Иль владычной Дианы холм ты топчешь:
Понукает тебя к порогам знати
Потогонная тога, и томишься
Ты, всходя на Большой и Малый Целий.
Я ж опять, декабрей проживши много,
Принят сельскою Бильбилой родною,
Что горда своим золотом и сталью.
Здесь беспечно живем в трудах приятных
Мы в Ботерде, в Платее — кельтиберских
То названия грубые местечек.
Сном глубоким и крепким сплю я, часто
Даже в третьем часу не пробуждаясь:
Отсыпаюсь я всласть теперь за время,
Что все тридцать годов недосыпал я.
Тоги нет и в помине; надеваю
Что попало, с поломанных взяв кресел.
Я встаю — уж очаг горит приветно
Кучей дров, в дубняке соседнем взятых.
Все уставила ключница горшками.
Тут как тут и охотник. Ты такого
Сам не прочь бы иметь в укромной роще.
Оделяет рабов моих приказчик
Безбородый — он все остричься просит.
Так и жить я хочу и так скончаться.

"Рощица эта, ключи, и сплетенного сень винограда..."

Рощица эта, ключи, и сплетенного сень винограда,
    И орошающий все ток проведенной воды,
Луг мой и розовый сад, как в Пестуме, дважды цветущем,
    Зелень, какую мороз и в январе не побьет,
И водоем, где угорь у нас прирученный ныряет,
    И голубятня под цвет жителей белых ее —
Это дары госпожи: вернувшись чрез семь пятилетий,
    Сделан Марцеллою я был этой дачи царьком.
Если бы отчие мне уступала сады Навсикая,
    Я б Алкиною сказал: "Предпочитаю свои".

"Целых тридцать четыре жатвы прожил..."

Целых тридцать четыре жатвы прожил
Я, как помнится мне, с тобою, Юлий.
Было сладко нам вместе, было горько,
Но отрадного все же было больше;
И, коль камешки мы с тобой разложим
На две кучки, по разному их цвету,
Белых больше окажется, чем черных.
Если горести хочешь ты избегнуть
И душевных не ведать угрызений,
То ни с кем не дружись ты слишком тесно:
Так, хоть радости меньше, меньше горя.

"Уник, ты носишь со мной единое кровное имя..."

Уник, ты носишь со мной единое кровное имя
    И по занятьям своим близок и по сердцу мне,
В стихотвореньях своих ты только брату уступишь,
    Ум одинаков у вас, но твое сердце нежней.
Лесбией мог бы ты быть любим вместе с тонким Катуллом
    Да и Коринна пошла б после Назона с тобой.
Дул бы попутный зефир, если ты паруса распустил бы,
    Берег, однако же, мил так же, как брату, тебе.