КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

ОДЫ

К Меценату

Славный внук, Меценат, праотцев царственных,
О, отрада моя, честь и прибежище!
Есть такие, кому высшее счастие —
Пыль арены взметать в беге увертливом

Раскаленных колес: пальма, победная
Их возносит к богам, мира властителям.
Есть другие, кому любо избранником
Быть квиритов толпы, пылкой и ветреной.

Этот счастлив, когда с поля ливийского
Он собрал урожай в житницы бережно;
А того, кто привык заступом вскапывать
Лишь отцовский надел, - даже богатствами

Всех пергамских царей в море не выманишь
Кораблем рассекать волны коварные.
А купца, если он, бури неистовой
Устрашася, начнет пылко расхваливать

Мир родимых полей, - вновь за починкою
Видим мы корабля в страхе пред бедностью.
Есть иные, кому с чашей вина сам-друг
Любо день коротать, лежа под деревом

Земляничным, в тели ласковой зелени,
Или у родника вод заповеданных.
Многих лагерь манит, - зык перемешанный
И рогов, и трубы, и ненавистная

Матерям всем война. Зимнего холода
Не боясь, о жене нежной не думая,
Всё охотник в лесу, - лань ли почуяла
Свора верных собак, сети ль кабан прорвал.

Но меня только плющ, мудрых отличие,
К вышним близит, меня роща прохладная,
Где ведут хоровод нимфы с сатирами,
Ставит выше толпы, - только б Евтерпа мне

В руки флейту дала и Полигимния
Мне наладить пришла лиру лесбийскую.
Если ж ты сопричтешь к лирным певцам меня,
Я до звезд вознесу гордую голову.

К Августу-Меркурию

Вдосталь снега слал и зловещим градом
Землю бил Отец и смутил весь Город,
Ринув в кремль святой грозовые стрелы
           Огненной дланью.

Всем навел он страх, не настал бы снова
Грозный век чудес и несчастной Пирры,
Век, когда Протей гнал стада морские
           К горным высотам,

Жили стаи рыб на вершинах вязов,
Там, где был приют лишь голубкам ведом,
И спасались вплавь над залитым лесом
           Робкие лани.

Так и нынче: прочь от брегов этрусских
Желтый Тибр, назад повернувши волны,
Шел дворец царя сокрушить и Весты.
           Храм заповедный,

Риму мстить грозя за печаль супруги,
Впавшей в скорбь, - хоть сам не велел
Юпитер Волны мчал он, брег затопляя левый,
           Илии верен.

Редким сыновьям от отцов порочных
Суждено узнать, как точили предки
Не на персов меч, а себе на гибель
           В распре гражданской.

Звать каких богов мы должны, чтоб Рима
Гибель отвратить? Как молить богиню
Клиру чистых дев, если мало внемлет
           Веста молитвам?

Грех с нас жертвой смыть на кого возложит
Бог Юпитер? Ты ль, Аполлон-провидец,
К нам придешь, рамен твоих блеск укрывши
           Облаком темным.

Ты ль, Венера, к нам снизойдешь с улыбкой —
Смех и Пыл любви вкруг тебя витают;
Ты ль воззришь на нас, твой народ забытый,
           Марс-прародитель?

Ты устал ет игр бесконечно долгих,
Хоть и любишь бой, и сверканье шлемов,
И лицо бойца над залитым кровью
           Вражеским трупом.

Ты ль, крылатый сын благодатной Майи,
Принял на земле человека образ
И согласье дал нам носить прозванье
          "Цезаря мститель".

О, побудь меж нас, меж сынов Квирина!
Благосклонен будь: хоть злодейства наши
Гнев твой будят, ты не спеши умчаться,
           Ветром стремимый,

Ввысь. И тешься здесь получать триумфы,
Зваться здесь отцом, гражданином первым.
Будь нам вождь, не дай без отмщенья грабить
           Конным парфянам.

К кораблю Вергилия

     Пусть Киприда хранит тебя,
Пусть хранят Близнецы, звезды-водители,
     И родитель ветров Эол,
Провожая тебя веяньем Япига.

     Я доверил тебе, корабль,
И ветрилам твоим друга Вергилия,
     Половину души моей, -
Принеси же его к берегу Аттики.

     Трижды медная грудь была
У того удальца, у дерзновенного,
     Кто впервые свой хрупкий струг
Предал ярости волн, штормы и смерч презрев —

     Аквилона и Африка,
И дождливых Гиад, нота неистовства,
     Нота властного буйства вод
Возмущать и смирять в логове Адрия.

     Что угрозы и смерть тому,
Кто воочию зрел чудищ невиданных
     И взбешенного моря зев
Между скал роковых Акрокеравнии!

     О, напрасно провидец-бог
Отделил океан и оградил им твердь,
     Раз суда святотатственно
Разрезают кормой даль заповедных вод.

     С дерзким вызовом, все презрев,
Род мятется людской, руша святой запрет,
     Дерзкий отпрыск Япета нам
Не к добру дар огня хитростью выманил.

     Только с высей эфира был
Им похищен огонь, тотчас нахлынула
     Хворь ордой лихорадок; смерть
Свой ускорила шаг, прежде медлительный.

     Дал созданью бескрылому
Крылья мудрый Дедал — средь пустоты парить.
     Переплыл Ахерон Геракл —
Возвратился, как был, из безвозвратной мглы.

     Нет для смертных преград земных!
Безрассудная ж дурь на небо просится,
     Но не терпит, чтоб всех за грех
Громовержец поверг гневною молнией.

Пирре

Что за щеголь — омыт весь ароматами,
Весь в гирляндах из роз — в гроте так яростно
     Стан сжимает твой, Пирра?
         Для кого эти локоны

Скромно вяжешь узлом? Ох, и оплачет он,
Будет клясть, и не раз, клятвы неверные,
     Будет на море бурном,
         Черным тучам в свой черный час

Удивляясь, глотать соль накипевших слез,
Он теперь — золотой, нежною, верною —
     Не на миг, а навеки —
         Он тобой упоен. Увы,

Ослепительна ты. Горе слепым! А я,
Из пучины едва выплыв, спасителю —
     Богу моря одежды,
         Еще влажные, в дар принес.

К Агриппе

Пусть тебя, храбреца многопобедного,
Барий славит — орел в песнях Меошга —
За дружины лихой подвиги на море
     И на суше с тобой, вождем.

Я ль, Агриппа, дерзну петь твои подвиги,
Гнев Ахилла, к врагам неумолимого,
Путь Улисса морской, хитролукавого,
     И Пелоповы ужасы?

Стыд и Музы запрет, лировладычицы
Мирной, мне не велят, чуждому подвигов,
В скромном даре своем, Цезаря славного
     И тебя унижать хвалой.

Как достойно воспеть Марса в броне стальной,
Мериона, что крыт пылью троянскою,
И Тидида вождя, мощной Палладою
     До богов вознесенного?

Я пою о пирах и о прелестницах,
Острый чей ноготок страшен для юношей,
Будь я страстью объят или не мучим ей,
     Я — поэт легкомысленный.

К Лидии

Ради богов бессмертных,
     Лидия, скажи: для чего ты Сибариса губишь
Страстью своей? Зачем он
     Стал чуждаться игр, не терпя пыли арены знойной,

И не гарцует больше
     Он среди других молодцов, галльских коней смиряя
Прочной уздой зубчатой?
     Иль зачем он стал желтых вод Тибра бояться, - точно

Яда змеи, елея
     Избегать, и рук, к синякам прежде привычных, ныне
Не упражняет боем
     Тот, кто ловко диск и копье раньше метал за знаки?

Что ж, он укрыться хочет,
     Как Фетиды сын, говорят, скрыт был под женским
                                            платьем,
Чтобы не пасть, с ликийцев
     Ратями сойдясь, средь борьбы у обреченной Трои?

К виночерпию Талиарху

Смотри: глубоким снегом засыпанный,
    Соракт белеет, и отягченные
         Леса с трудом стоят, а реки
             Скованы прочно морозом лютым.

Чтоб нам не зябнуть, нового топлива
В очаг подбрось и полною чашею
    Черпни из амфоры сабинской,
         О Талиарх, нам вина постарше!

Богам оставь на волю все прочее:
Лишь захотят — и ветер бушующий
    В морях спадет, и не качнутся
         Ни кипарисы, ни старый ясень.

О том, что ждет нас, брось размышления,
Прими, как прибыль, день, нам дарованный
    Судьбой, и не чуждайся, друг мой,
         Ни хороводов, ни ласк любовных.

Пока далеко старость угрюмая,
И ты цветешь. Пусть ныне влекут тебя
    И состязанья, и в урочный
         Вечера час нежный лепет страсти.

И пусть порою слышится девичий
Предатель-смех, где милая спряталась,
    И будет у тебя запястье
         Или колечко любви залогом.

Гимн Меркурию

Вещий внук Атланта, Меркурий! Мудро
Ты смягчил людей первобытных нравы
Тем, что дал им речь и назначил меру
             Грубой их силе.

Вестник всех богов, я тебя прославлю
В песне. Ты творец криворогой лиры,
Мастер в шутку все своровать и спрятать,
             Что бы ни вздумал.

Ты угнал и скрыл Аполлона стадо,
И сердитый Феб, с малышом ругаясь,
Вдруг среди угроз рассмеялся: видит,
             Нет и колчана.

Ты Приама вел незаметно ночью:
Выкуп ценный нес он за тело сына,
В стан врагов идя меж огней дозорных
             Мимо Атридов.

В край блаженный ты беспорочных души
Вводишь; ты жезлом золотым смиряешь
Сонм бесплотный — мил и богам небесным,
             Мил и подземным.

К гадающей Левконое

Ты гадать перестань: нам наперед знать не дозволено,
Левконоя, какой ждет нас конец. Брось исчисления
Вавилонских таблиц. Лучше терпеть, что бы ни ждало
                                                нас, -
Много ль зим небеса нам подарят, наша ль последняя,
Об утесы биясь, ныне томит море Тирренское
Бурей. Будь же мудра, вина цеди, долгой надежды нить
Кратким сроком урежь. Мы говорим, время ж завистное
Мчится. Пользуйся днем, меньше всего веря грядущему.

К Лидии

Как похвалишь ты, Лидия,
   Розоватый ли цвет шеи у Телефа,
Руки ль белые Телефа, -
   Желчью печень моя переполняется.

И тогда не владею я
   Ни умом, ни лицом: слезы украдкою
По щекам моим катятся,
   Выдавая огонь, сердце сжигающий.

Я сгораю, когда тебе
   Буйный хмель запятнал плечи прекрасные
Или пламенный юноша
   Зубом запечатлел след на губе твоей.

Не надейся любезною
   Быть надолго тому, кто так неистово
Милый ротик уродует,
   У Венеры самой нектар отведавший.

Те лишь много крат счастливы,
   Кто связался навек прочными узами:
Им, не слушая жалобы,
   Не изменит любовь раньше, чем смерть придет.

К республике

О корабль, вот опять в море несет тебя
Бурный вал. Удержись! Якорь брось в гаваыи!
   Неужель ты не видишь,
       Что твой борт потерял уже

Весла. - бурей твоя мачта надломлена, -
Снасти жутко трещат, - скрепы все сорваны,
   И едва уже днище
       Может выдержать грозную

Силу волн? Паруса — в клочья растерзаны;
Нет богов на корме, в бедах прибежища;
   И борта расписные
       Из соснового дерева,

Что в понтийских лесах, славное, срублено,
Не помогут пловцу, как ни гордишься ты.
   Берегись! Ведь ты будешь
       Только ветра игралищем.

О недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
   Не пускайся ты в море,
       Что шумит меж Цикладами!

Парис-Похититель

Вез Елену Парис по морю в отчий дом,
Опозорил пастух гостеприимный кров.
Вдруг Нерей спеленал ветры гульливые,
      Судьбы грозные провещал:

"Не к добру ты добыл в жены красавицу,
Будет день — соберет Греция воинство:
Поклянется оно грешный расторгнуть брак
      И обрушить Приамов град.

Сколько поту прольют кони и воины!
Горе! Сколько могил роду Дарданову!
Наготове эгид, и четверня гремит
      Пред Палладой неистовой.

О, напрасно, Парис, будешь расчесывать
Гордо кудри свои, будешь кифарою —
Негой песен пленять женщин забывчивых,
      Тщетно будешь в альковной мгле

Укрываться от стрел кносского лучника,
И от гула борьбы, и от погони злой:
Неотступен Аянт — поздно, увы! Лишь пыль
      Умастит волоса твои.

Оглянись, уж летит гибель троянская —
Лаэртид, а за ним видишь ли Нестора?
Настигает тебя Тевкр Саламинянин
      И Сфенел — он и в битве смел,

И конями рукой правит искусною.
В бой вступил Мерион. Фурией взмыл, летит:
Вот он, бешеный, вот — ищет в бою тебя
      Сам Тидит, что страшней отца.

Как в ложбине, вдали волка завидя, мчит,
Вкус травы позабыв, серна стремительно,
Так, дрожа, побежишь, еле дыша, и ты, -
      Это ли обещал любви?

Долгий гнев кораблей, силы Ахилловой, -
Илиону продлит срок перед гибелью:
За зимою зима... Испепелит дотла
      Огнь ахеян златой Пергам.

К богине любви

Мать страстная страстей людских,
    Мне Семелы дитя — бог опьянения,
И разгула веселый час
    Позабытой любви сердце вернуть велят.

Жжет мне душу Гликеры блеск, -
    Ослепительней он мрамора Пароса,
Жжет дразнящая дерзость, - глаз
    Отвести не могу от обольстительной.

Обуян я Венерой: вмиг
    С Кипра вихрем ко мне — и не опомниться.
Где там скифы! Какой там парф
    Скакуна горячит в бегстве обманчивом!

Дерна, мальчики, листьев мне,
    Мирта, лавров сюда! Мирры, двухлетнего
В чаше жертвенной дать вина!
    Жертва склонит любовь быть милосерднее.

К Меценату

Будешь у меня ты вино простое
Пить из скромных чаш. Но его недаром
Я своей рукой засмолил в кувшине
     В день незабвенный,

В день, когда народ пред тобой в театре
Встал, о Меценат, и над отчим Тибром
С ватиканских круч разносило эхо
     Рукоплесканья.

Цёкубским вином наслаждайся дома
И каленских лоз дорогою влагой, -
У меня же, друг, ни Фалерн, ни Формий
     Чаш не наполнят.

К хору юношей и девушек

Пой Диане хвалу, нежный хор девичий,
Вы же пойте хвалу Кинфию, юноши,
   И Латоне любезной!
        Всеблагому Юпитеру!

Славьте, девы, ее, в реки влюбленную,
Как и в сени лесов хладного Алгида,
   В Эрпманфские дебри,
        В кудри Крага зеленого.

Вы же, юноши, в лад славьте Темпейский дол,
Аполлону родной Делос и светлого
   Бога, рамо чье лирой
        И колчаном украшено.

Пусть он, жаркой мольбой вафлею тронутый,
Горе войн отвратит с мором и голодом
   От народа, направив
        Их на персов с британцами!

К Аристию Фуску

Кто душою чист и незлобен в жизни,
Не нужны тому ни копье злых мавров,
Ни упругий лук, ни колчан с запасом
         Стрел ядовитых.

Будет ли лежать его путь по знойным
Африки пескам, иль в глуши Кавказа,
Иль в стране чудес, где прибрежье лижут
         Волны Гидаспа.

Так, когда брожу я в лесу Сабинском
Без забот, с одной только песней к милой
Лалаге моей, - с безоружным встречи
         Волк избегает.

Равного ж ему не кормили зверя
Давние леса, не рождала даже
И пустыня та, что всех львов питает
         Грудью сухою.

Брось меня в страну, где весны дыханье
Не живит лесов и полей увялых,
В тот бесплодный крап, что Юпитер гневно
         Кроет туманом;

Брось меня туда, где бег солнца близкий
Знойностью лучей обезлюдил землю, -
Лалаги моей разлюблю ль я голос
         Или улыбку?

Хлое

Что бежишь от меня, Хлоя, испуганно,
Словно в горной глуши лань малолетняя!
   Ищет мать она: в страхе
       К шуму леса прислушалась.

Шевельнет ли весна листьями взлетными,
Промелькнет ли, шурша, прозелень ящерки
   В ежевике душистой, -
       Дрожью робкая изойдет.

Оглянись, я не тигр и не гетульский лев,
Чтобы хищной стопой жертву выслеживать.
   Полно, зову покорствуй,
       Мать на мужа сменить пора.

К Вергилию на смерть Квинтилия Вара

Можно ль меру иль стыд в чувстве знать горестном
При утрате такой? Скорбный напев в меня,
Мельпомена, вдохни, - ты, кому дал Отец
    Звонкий голос с кифарою!

Так! Ужели ж навек обнял Квинтилия
Сон? Найдут ли ему в доблестях равного
Правосудия сестра — Честь неподкупная,
    Совесть, Правда открытая?

Многим добрым сердцам смерть его горестна,
Но, Вергилий, тебе всех она горестней.
У богов ты, увы, с верой не вымолишь
    Друга, что ты доверил им!

И хотя бы умел лучше Орфея ты
Сладкозвучной струной лес привораживать,
Оживишь ли черты лика бескровного,
    Раз Меркурий, не знающий

Снисхожденья к мольбам, страшным жезлом своим
Уж коснулся его, чтоб приобщить к теням?
Тяжко! Но перенесть легче с покорностью
    То, что нам изменить нельзя.

К Лидии

Реже по ночам в запертые ставни
Раздается стук молодежи дерзкой,
Чтоб прервать твой сон, и покой свой любит
     Дверь на пороге,

Что она легко покидала прежде.
Стала слышать ты реже все и реже:
"Сна лишен тобой я, - ужель спокоен,
     Лидия, сон твой?"

Увядая, ты по лихим повесам
В свой черед всплакнешь в уголке безлюдном
Под напев ветров, что ярятся пуще
     В ночь новолунья;

И в тот час, когда любострастья пламень,
Что в обычный срОк кобылицу бесит,
Распалит тебя, ты возропщешь, плача,
     В горьком сознанье,

Что и плющ и мирт лишь в красе зеленой
Ценит молодежь, предавая воле!
Спутника зимы — ледяного ветрц
     Листья сухие.

Квинту Элию Ламию

Во славу музам горесть и груз тревог
Ветрам отдам я. По морю Критскому
   Пусть горечь дум моих развеют.
      Буду беспечен и глух. Не слышу,

Какой властитель Арктики громы шлет,
Пред кем трепещет царь Тиридат. О ты,
   Пимплея, муза ликованья
      Чистых ключей, увенчай, сплетая

Цветы в гирлянду, милого Ламия.
Коль слово косно, так славословь со мной,
   Под хор сестер лесбосским плектром —
      Песнею Ламия обессмерти!

Силен на осле. Мозаика из дома П. Прокула в Помпеях. Неаполь, музей.

К пирующим

Не для сражений чаши назначены,
А для веселья скромного в добрый час.
   Ну что за варварский обычай
      Распрей кровавой кончать пирушку!

Вино и свечи, право, не вяжутся
С мечом индийским. Други, уймите крик!
   Долой бесчинство! Крепче левой
      Облокотись и пируй пристойно.

И мне налили щедро фалернского,
Не разбавляя. Пусть же признается
   Мегиллы брат, с какого неба
      Ранен он насмерть и чьей стрелою.

Ах, он уперся! Только за выкуп пью!
Плати признанием! Кто б ни была она,
   Огонь стыда не жжет Венеры,
      Ты благородной любовью грешен.

Так начистую! Смело выкладывай!
Надежны уши. Ну же! О, мученик!
   Увы, какой Харибде гиблой
      Ты отдаешь свой чистейший пламень!

Какая ведьма иль фессалийский маг,
Какое зелье может спасти тебя?
   Иль бог? От этакой химеры
      Даже Пегас не упас бы чудом.

К Венере

О царица Книда, царица Пафа,
Снизойди, Венера, в волнах курений
С Кипра в светлый дом молодой Гликеры,
                  Вняв ее зову.

Пусть с тобой спешат и твой мальчик пылкий
Грации в своих вольных тканях, нимфы.
Без тебя тоской повитая Геба,
                  С ней и Меркурий.

К Аполлону

Что просит в новом храме поэт себе
У Аполлона? И с возлиянием
   О чем он молит? Не богатых
      Просит он нив средь полей Сардинских,

Не стад обильных в жаркой Калабрии,
Не злата с костью белой из Индии,
   Не тех угодий, что спокойным
      Током живит молчаливый Лирис.

Пускай снимают гроздья каленские,
Кому Фортуна их предоставила;
   Пусть пьет купец хоть золотыми
      Чашами вина — свою наживу, -

Богов любимец, ибо не раз в году
Простор он видит вод Атлантических
   Без наказанья. Мне ж оливки,
      Мне лишь цикорий да мальвы — пища.

Так дай прожить мне тем, что имею я,
О сын Латоны! Дай мне, молю тебя,
   Здоровья и с рассудком здравым
      Светлую старость в союзе с лирой.

К лире

Лира! Нас зовут. Коль в тени мы пели
В час досуга песнь, что прожить достойна
Год иль много лет, - то сложи теперь мне
     Римскую песню.

На небе звенел гражданин лесбосский,
Грозный на войне, а в минуты мира,
Подведя корабль, изможденный бурей,
     К брегу сырому,

Певший Вакха, Муз и Венеру с сыном,
Что повсюду с ней неразлучно рядом,
И красавца Лика глаза и кудри
     С черным отливом.

Феба ты краса, на пирах Юпитер
Рад тебе внимать, от трудов ты сладкий
Отдых всем даешь, я к тебе взываю
     Благоговейно!

Поэту Альбию Тибуллу

Альбий, полно терзать память Гликерою,
Вероломную клясть, полно элегии,
Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя
            Мальчуган у отступницы.

К Киру пьяная страсть жжет Ликориду.
Лоб Узкий хмурит она. Кир же к Фолое льнет,
Недотроге, - скорей волки Апулии
            Коз покроют непуганых,

Чем Фолоя впадет в грех любострастия.
Знать, Венере дано души несродные
И тела сопрягать уз неразрывностью
            По злокозненной прихоти.

Открывалось и мне небо любви, но был
Я Мирталой пленен вольноотпущенной:
Притянула меня яростней Адрия
            Близ излучин Калабрии.

Отреченье

Пока, безумной мудрости преданный,
Я нерадивым богопоклонником
   Беспечно жил, я заблуждался.
      Ныне ладью повернул и правлю

К теченьям давним. Тучегонитель-бог,
Сверканьем молний тьму рассекающий,
   Вдруг прогремел на колеснице
      По небу ясному четвернею:

И твердь от грома, реки-скиталицы,
И Стикс, и недра Тартаром страшного
   Тенара, и предел Атланта
      Потрясены. Переменчив жребий:

Возвысить властен бог из ничтожества
И гордых славой ввергнуть в бесславие.
   Смеясь, сорвет венец Фортуна
      И, улыбаясь, им увенчает.

К пирующим

Теперь — пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья,
   Салийским щедро угощеньем
      Ложа кумиров почтить во храме!

Нам в погребах нельзя было дедовских
Цедить вино, доколь, Капитолию
   Разгром готовя, государству
      Смела в безумье грозить царица

С порочной сворой хворых любимчиков,
Мечтам не зная дерзостным удержу,
   Сама от сладостной удачи
      Пьяная, но поубавил буйство,

Когда один лишь спасся от пламени
Корабль, и душу, разгоряченную
   Вином Египта, в должный трепет
      Цезарь поверг, на упругих веслах

Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
   Иль в снежном поле фессалийском
      Зайца — охотник. Готовил цепи

Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
   Не закололась малодушно,
      К дальним краям не помчалась морем.

Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
   Бесстрашно в руки взяв, смертельным
      Тело свое напитала ядом,

Вдвойне отважна, - так, умереть решив,
Не допустила, чтобы дадья врагов
   Венца лишенную царицу
      Мчала рабой на триумф их гордый.

К прислужнику

Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов,
Не хочу венков, заплетенных лыком.
Перестань искать, где еще осталась
            Поздняя роза.

Нет, прошу — ни с чем не свивай прилежно
Мирт простой. Тебе он идет, прислужник,
Также мне пристал он, когда под сенью
            Пью виноградной.

Квинту Деллию

За мудрость духа! Круто придется ли —
Невозмутимость выкажи, счастье ли
   Сверкнет — смири восторгов бурю,
        Ибо ты смертен, о друг мой Деллий:

Рабом ли скорби ты проскучаешь век,
Рабом ли неги с кубком фалернского,
   В траве под небом полулежа,
        Вкусишь ты, празднуя, дни блаженства.

Зачем, скажи мне, тополь серебряный,
Сплетаясь ветвями с мощной сосной, зовет
   Под сень прохладную и воды
        Перебегают в ручье нагорном?

Вина подать нам! Нежный бальзам сюда!
Рассыпать розы, краткие прелестью,
   Пока дела, года и нити
        Черные Парок не возбраняют.

А там усадьбу — домик с угодьями,
Где плещут волны желтые Тибра, - все,
   Что ты скупал, копил годами,
        Неотвратимый наследник примет,

Будь ты потомком древнего Инаха,
Будь богатеем, будь простолюдином,
   Будь нищим без гроша и крова,
        Ты обречен преисподней — Орку.

Вращайся, урна! Рано ли, поздно ли,
Но рок свершится, жребии выпадут,
   И увлечет ладья Харона
        Нас в безвозвратную мглу изгнанья.

Ксантию Фокейцу

Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне!
Вспомни, не раба ль Брисеида белым
Телом ураган пробудила в гордом
            Сердце Ахилла?

Не был ли пленен красотой Теннесси,
Пленницы, Аянт — Теламона племя?
Не Атрида ль страсть опалила к деве,
            Жадно добытой,

В час, когда в дыму заклубились башни
Трои под стопой фессалийца Пирра,
Гектор пал — и град стал добычей легкой
            Грекам усталым.

Ты смущен: тебя назовет ли зятем
Важная родня золотой Филлиды?
Явно, кровь царей у красотки — только
            Доля чернавки.

Верь, такую дочь от трущобной черни
Не рождала мать, как дитя позора:
И верна по гроб, и чужда корысти —
            Чудо и только.

Одобряю я и лицо, и руки,
Голени ее, - не ревнуй, приятель,
Где уж мне! Вот-вот, как ни грустно, стукнет
            Полностью сорок.

К Септимию

Ты со мною рад и к столпам Геракла,
И к кантабрам плыть, непривычным к игу,
И в Ливийский край, где клокочут в Сирте
          Маврские волны.

Ну, а мне милей в пожилые годы
Тибур, что воздвиг гражданин Аргосский, -
Отдохну я там от тревог военных
          Суши и моря.

Если ж злые в том мне откажут Парки,
Я пойду в тот край, для овец отрадный,
Где шумит Галез, где когда-то было
          Царство Фаланта.
          
Этот уголок мне давно по сердцу,
Мед не хуже там, чем с Гиметтских склонов,
А плоды олив без труда поспорят
          С пышным Венафром.

Там весна долга, там дарит Юпитер
Смену теплых зим, и Авлон, что
Вакху-Плодоносцу люб, зависти не знает
          К лозам Фалерна.

Тот блаженный край и его стремнины
Ждут меня с тобой, там слезою должной
Ты почтишь, скорбя, неостывший пепел
          Друга-поэта.

На возвращение Помпея Вара

В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой,
Былой свидетель Брутовой гибели,
   Каким ты чудом очутился
      Снова у нас под родимым небом?

Помпеи, о лучший из собутыльников,
Ты помнишь, как мы время до вечера
   С тобой за чашей коротали,
      Вымочив волосы в благовоньях?

Ты был со мною в день замешательства,
Когда я бросил щит под Филиппами
   И, в прах зарыв покорно лица,
      Войско сложило свое оружье.

Меня Меркурий с поля сражения
В тумане вынес вон незамеченным,
   А ты подхвачен был теченьем
      В новые войны, как в волны моря.

Но ты вернулся, слава Юпитеру!
Воздай ему за это пирушкою:
   Уставшее в походах тело
      Надо расправить под сенью лавра.

Забудемся над чашами массика,
Натремся маслом ароматическим,
   И нам сплетут венки из мирта
      Или из свежего сельдерея.

Кто будет пира распорядителем?
Клянусь тебе, я буду дурачиться
   Не хуже выпивших фракийцев
      В честь возвращенья такого друга.

К Лицинию Мурене

Будешь жить ладней, не стремясь, Лициний,
Часто в даль морей, где опасны бури,
Но и не теснясь к берегам неровным
               И ненадежным.

Тот, кто золотой середине верен,
Мудро избежит и убогой кровли,
И того, что зависть в других питает, -
               Дивных чертогов.

Чаще треплет вихрь великаны-сосны;
Тяжелей обвал высочайших башен,
И вершины гор привлекают чаще
               Молний удары.

Кто умен, тот ждет перемены ветра
И в наплыве бед, и в лукавом счастье.
И приводит к нам, и уводит зимы
               Тот же Юпитер.

Пусть и горек час — не всегда так будет!
Не всегда и Феб потрясает луком:
Наступает миг — и струной он будит
               Сонную Музу.

Силен духом будь, не клонись в напасти,
А когда вовсю дует ветр попутный,
Мудро сократи, подобрав немного,
               Вздувшийся парус.

Постуму

О Постум! Постум! Льются, скользят года!
Какой молитвой мы отдалим приход
   Морщин и старости грядущей,
      И неотступной от смертных смерти?.

Хотя б трехстами в день гекатомбами
Ты чтил Плутона неумолимого,
   Волной печальной Леты властно
      Скован навек Герион трехтелый

И дерзкий Титий. Друг мой, увы, и мы,
Земли питомцы, переплывем предел
   Реки скорбей — богов потомки
      Иль обнищалые мы подонки.

Кровавой битвы зря избегаем мы
И волн громовых бурного Адрия
   И зря оберегаем тело
      От вредоносных ветров осенних.

Дано узреть нам мутный и медленный
Коцит, во мраке ада блуждающий;
   И Данаид бесславных длани,
      И нескончаемый труд Сизифа.

Дано покинуть землю, и дом, и плоть
Жены, и сколько б ты ни растил дерев,
   За кратковременным владыкой
      Лишь кипарис безотрадный сходит.

А мот-наследник, смело откупорив
Декуб, хранимый в дедовском погребе,
   Достойный кубка понтификов,
      На пол рукою прольет небрежной.

О римской роскоши

Земли уж мало плугу оставили
Дворцов громады; всюду виднеются
   Пруды, лукринских вод обширней,
      И вытесняет платан безбрачный

Лозы подспорье — вязы; душистыми
Цветов коврами с миртовой порослью
   Заменены маслины рощи,
      Столько плодов приносившей прежде;

И лавр густою перенял зеленью
Весь жар лучей... Не то заповедали
   Нам Ромул и Катон суровый, -
      Предки другой нам пример давали.

Скромны доходы были у каждого,
Но умножалась общая собственность;
   В своих домах не знали предки
      Портиков длинных, лицом на север,

Простым дерном умели не брезговать,
И дозволяли камень обтесанный
   Лишь в государственных постройках
      Да при убранстве священных храмов.

Гросфу Помпею

Мира у богов при дыханье шквала
Молит мореход. Над Эгеем тучи
Месяц кроют тьмой, поглотив мерцанье
           Звезд путеводных.

Мира! — Пил бойца остудил фракиец.
Мира! — Мид устал колыхать колчаном.
Где же купишь, Гросф, этот мир за геммы,
           Злато иль пурпур?

Роскошью прикрой, консуларским саном:
Крикнет ликтор: "Эй! Сторонитесь!" Тщетно:
Вьется рой забот под лепным карнизом,
           Ум суетится.

Труженик простой упрощает счастье:
Отчая блестит на столе солонка,
Легких снов его не тревожит алчность,
           Страх да оглядка.

Краток жизни срок, а желаньям жадным
Нет числа. Зачем? И зачем так манит
Свет иных земель? От себя едва ли
           Бегством спасемся.

Всходит и на борт корабля забота,
Конников она, как ни шпорь, догонит —
Диких серн быстрей и быстрее бури,
           Спутницы Эвра.

Чем душа жива, тем живи сегодня.
Завтра счет иной. И в лазурном смехе
Горечь утопи. Не бывает счастья
           Без червоточин.

Славен был Ахилл, да недолго прожил.
Долго жил Тифон — все старел и высох.
Может быть, тот час, что тебе на гибель, -
           Мне во спасенье.

У тебя мычат по лугам коровы,
Кобылица ржет — к четверне по масти,
Плащ роскошен твой — из багряной шерсти,
           Крашенной дважды.

Я же принял в дар от нелживой Парки
Деревеньку, дух эолийской музы,
Утонченный стиль да еще презренье
           К черни зловредной.

Гимн Вакху

Я Вакха видел, - верьте мне, правнуки,
Учил он песням в дальней расселине,
   И нимфы-ученицы, вторя,
      Всё озирались на уши фавнов.

Эво! трепещет и потрясен мой ум.
Я полон Вакха и ликования.
   Зову, дрожу, эво! пьянею.
      О, пощади, не грози мне тирсом.

В стихи виденья просятся: дикие
Бегут вакханки, бьет искрометный ключ
   Струей вина, близ рек молочных
      Мед из дуплистых дерев сочится.

В дыму видений к звездам возносится
Стан Ариадны. Вижу, как рушится
   Чертог безумного Пентея,
      Вижу Ликурга-фракийца гибель.

Ты оплетаешь реки притоками,
Ты укрощаешь море Индийское,
   Ты волосы менад, хмелея,
      Вдруг перетянешь узлом змеиным.

Ты опрокинул Рета, грозящего
Свирепой пастью, лапами львиными,
   Когда гиганты штурмовали
      Трон Олимпийца ордой безбожной.

Хотя ты склонен к пляске и пению,
К игре и шуткам и не для битв рожден,
   Не мастер наносить удары, -
      Равен ты мощью в войне и мире.

Тебя увидя, золоторогого,
У врат аида, Цербер, виляющий
   Хвостом, всей пастью треязычной
      Лижет покорно твои колени.

К Меценату

Взнесусь на крыльях мощных, невиданных,
Певец двуликий, в выси эфирные,
   С землей расставшись, с городами,
      Недосягаемый для злословья.

Я, бедный отпрыск бедных родителей,
В дом Мецената дружески принятый,
   Бессмертен я, навек бессмертен:
      Стиксу не быть для меня преградой!

Уже я чую: тоньше становятся
Под грубой кожей скрытые голени —
   Я белой птицей стал, и перья
      Руки и плечи мои одели.

Летя быстрее сына Дедалова,
Я, певчий лебедь, узрю шумящего
   Босфора брег, заливы Сирта,
      Гиперборейских полей безбрежность,

Меня узнают даки, таящие
Свой страх пред римским строем, колхидяпе,
   Гелоны дальние, иберы,
      Галлы, которых питает Рона.

Не надо плача в дни мнимых похорон,
Ни причитаний жалких и горести.
   Сдержи свой глас, не воздавая
      Почестей лишних пустой гробнице.

К хору юношей и девушек

Противна чернь мне, чуждая тайн моих,
Благоговейте молча: служитель муз —
   Досель неслыханные песни
      Девам и юношам я слагаю.

Цари грозны для трепетных подданных,
А бог Юпитер грозен самим царям:
   Велик крушением Гигантов,
      Мир он колеблет движеньем брови,

Иной раскинет шире ряды борозд
В своих поместьях; родом знатней, другой
   Сойдет за почестями в поле;
      Третьего выдвинут нрав и слава;

Четвертый горд толпою приспешников;
Но без пристрастья жребьем решает смерть
   Судьбу и знатных и ничтожных:
      В урне равны имена людские.

Кто чует миг над шеей преступною,
Тому не в радость яства Сицилии:
   Ни мирный звон, ни птичье пенье
      Сна не воротят душе тревожной.

А миротворный сон не гнушается
Лачугой скромной сельского жителя,
   Реки тенистого прибрежья,
      Зыблемых ветром лощин Темпейских.

Лишь тем, кому довольно насущного,
Совсем не страшен бурного моря шум,
   Когда нагрянет буйным вихрем
      Гед, восходя, иль Арктур, склоняясь;

Не страшен град над винными лозами,
И не страшна земля, недовольная
   То ливнем злым, то летней сушью,
      То холодами зимы суровой.

А здесь и рыбам тесно в пучине вод —
За глыбой глыба рушится с берега,
   И вновь рабов подрядчик гонит:
      Места себе не найдет хозяин

На прежней суше. Но и сюда за ним
Несутся следом Страх и Предчувствия,
   И на корабль взойдет Забота
      И за седлом примостится конским.

Так если нам ни мрамором Фригии,
Ни ярче звезд блистающим пурпуром,
   Ни соком лоз, ни нардом персов
      Не успокоить душевной муки, -

Зачем я буду строить на новый лад
Чертоги с пышным входом? Зачем менять
   На хлопотливые богатства
      Мирные нивы долин Сабинских?

К римскому юношеству

Военным долгом призванный, юноша
Готов да будет к тяжким лишениям;
   Да будет грозен он парфянам
           В бешеной схватке копьем подъятым.

Без крова жить средь бранных опасностей
Пусть он привыкнет. Пусть, увидав его
   Со стен твердыни вражьей, молвит
           Дочке-невесте жена тирана:

"Ах, как бы зять наш будущий, царственный,
В искусстве ратном мало лишь сведущий,
   Не раззадорил льва, что в сечу
           Бурно кидается в яром гневе!"

И честь и радость — пасть за отечество!
А смерть равно разит и бегущего
   И не щадит у тех, кто робок,
           Спин и поджилок затрепетавших.

Падений жалких в жизни не ведая,
Сияет Доблесть славой немеркнущей
   И не приемлет, не слагает
           Власти по прихоти толп народных.

И, открывая небо достойному Бессмертья,
Доблесть рвется заказанным
   Путем подняться и на крыльях
           Быстро летит от толпы и грязи.

Но есть награда также молчанию:
И если кто нарушит Церерины
   Святые тайны, то его я
           Не потерплю под одною кровлей

Иль в том же челне. Часто Диéспитер
Карает в гневе с грешным невинного;
   А кто воистину преступен,
           Тех не упустит хромая Кара.

Астерия и Гиг

Гиг вернется, не плачь! Ветры весной тебе,
Астерия, примчат верного юношу, -
    А товары какие
        Вывез Гиг из Вифинии!

Гиг вернется, - его к берегу Орика
Нот свирепый занес в пору безумства бурь.
    Там в холодной постели
        Ночь за ночью он слезы льет.

Был подослан женой юной хозяина
К Гигу сводник: "Больна Хлоя, несчастную
    Твой же пламень сжигает, -
        Так посол улещал его. -

Близок был и Пелей к мрачному Тартару:
Ипполиту отверг. Гибель настигла бы,
    Но..." Всё новые были
        Греховодную нить плели.

Тщетно! Глух, как скала дальней Икарии,
Гиг внимает словам. Сердцем он тверд. И ты
    Эпинею, соседу,
        Не дари, Астерия, глаз.

Он наездник лихой! Пусть же гарцует он!
В поле Марсовом нет равных соперников, -
    Пусть пловцов пересилит,
        Рассекая ладонью Тибр, -

Только к ночи запри дверь, не выглядывай
Из окна на призыв флейты и, жалобы
    И упрек принимая,
        К переулку жестокой будь.

К Лидии

     — Мил доколе я был тебе,
И не смел ни один юноша белую
     Шею нежно рукой обвить,
Я счастливее жил, нежели персов царь.

     — Ты доколь не пылал к другой
Страстью, не возносил Хлою над Лидией,
     С громким именем Лидия,
Я счастливей жила римлянки Илии.

     — Покорен я фракиянкой, -
Хлоя сладко поет, лире обучена.
     За нее умереть готов,
Только жизни бы срок девушке рок продлил.

     — Мы взаимно огнем горим,
Я и Калаид, сын Орнита-эллина.
     Дважды ради него умру,
Только жизни бы срок юноше рок продлил.

     — Что, коль вновь возвратится страсть
И железным ярмом свяжет расставшихся?
     Что, коль рыжую Хлою — прочь,
И отворится дверь брошенной Лидии?

     — Хоть звезды он прекраснее,
Ты же легче щепы, непостояннее
     Адриатики бешеной, -
Жить с тобою хочу и умереть, любя!

Лике

Если б даже струя Дона далекого
Утоляла тебя в доме у варвара,
Ты меня у твоей двери, продрогшего
      На ветру, пожалела бы.

Лика, вслушайся в ночь: створы ворот скрипят,
Там, под кровлями вилл, воем на вой ветров
Отзывается сад, и леденит снега
      Сам Юпитер, властитель стуж.

Пред любовью сломи жестокосердие,
Берегись, побежит вспять колесо судьбы,
Иль тиренец тебя недосягаемой
      Пенелопой на свет родил?

Ах, тебя ни мольбы, ни драгоценный дар,
Ни влюбленной толпы бледность — фиалки цвет,
Не преклонят, ни месть мужу, гречанкою
      Уязвленному. Смилуйся,

Пощади! Хотя ты сердцем, как дуб, мягка
И нежней, чем укус змей Мавритании.
Мне ли век под дождем, даже с небес любви,
      У порога погоды ждать?

К лире

О Меркурий, мог Амфион кифарой
Камни громоздить — ученик твой верный:
Гак звени же в лад, черепаха! Пой мне,
        Щит семиструнный!

Говорливой ты не бывала прежде.
Ныне голос твой — на пиру и в храме.
Так звени же в лад! Да преклонит Лида
        Слух прихотливый.

Я б сравнил ее с кобылицей в поле:
Любо ей играть — не дается в руки,
Брачных уз бежит, отбивая круто
        Натиск влюбленных.

Лира, за тобой, чаровницей, тигры
И леса толпой. Ты звенишь, и реки
Замедляют бег, и, завороженный
        Вратарь Аида,

Цербер путь тебе уступает: змеи
Злобно по плечам у него клубятся,
Смрадом дышит пасть, и слюна сочится
        Из треязычной.

И невольный вздох Иксион и Титий,
Просветлев лицом, издают, и урна
Данаид суха, пока ты жестоких
        Песней пленяешь.

Спой же Лиде быль о преступных девах,
Расскажи, за что их карают казнью,
Осудив черпать для бездонной бочки
        Воду бессрочно.

Спой об их судьбе и во мраке Орка.
Прокляты они! И на что дерзнули!..
Прокляты! Мужей-новобрачных ночью
        Сонных зарезать!

Но одна из дев, клятвопреступленьем
Осквернив уста, освятила брак свой
И за то почет обрела навеки
        Ложью высокой.

"Встань, - сказала, - встань, пробудись, супруг мой,
Пробудись, иль сои непробудным станет.
Тестя обмани и сестер бесчестных,
        Встань, мой желанный!

Словно стая львиц меж телят, лютуя,
Юношей они в одиночку губят.
Я душой нежна: не убью, не брошу
        Друга в темницу.

Пусть отец меня отягчит цепями
Лишь за то, что я пожалела мужа,
Или пусть сошлет на край света морем
        К дальним нумидам.

О, беги, молю, без оглядки, милый,
Пока ночь тебе и любовь защитой!
Добрый путь! А мне, горемычной, вырежь
        Надпись над гробом".

Раздумье Необулы

О, как грустно, Необула, избегать игры Амура,
Не осмелиться похмельем смыть тоску, а осмелеешь,
        Языком отхлещет ментор.

Где же, баловень Киферы, где плетенка для кудели,
Трудолюбие Минервы? Ты унес их в сновиденья
        О красавце из Динары.

Как у юноши, у Гебра, тиберийскою волною
Торс лоснящийся омоет — он затмит Беллерофонта,
        И в борьбе и в беге спорый,

Он оленя на поляне вдоль стремительного стада
Легким дротиком нагонит, кабана в колючей чаще
        На рогатину подденет.

Бандузийский ключ

Ключ, звенящий хрусталь, мой Бандузийский ключ
   Я бы чистым вином, я бы венком почтил.
     Жди же козлика в жертву.
        Уж набухли на лбу его

Рожки, пыла любви буйные вестники.
Но не буйствовать им. В струи студеные,
     Берег твой обагряя,
        Брызнет кровь у питомца стад.

Не иссушит тебя жгучим лобзаньем луч
В пору Сириуса, ты — прохлада и сень
     Утомленным от плуга
        Бугаям и отарам гор.

Будь прославлен, мой ключ! Будь из ключей ключом
   В честь твою восхвалю дуб над расщелиной,
     Там, где ток говорливый
        Струй твоих по камням бурлит.

К Фавну

Фавн, о нимф преследователь пугливых!
По полям открытым моих владений
Благостен пройди и уйди заботлив
        К юным приплодам.

И ягненок заклан, к исходу года,
И вина достанет у нас для полных
Чаш, подруг любви, и алтарь старинный
        В дымке курений.

Вон стада на злачных лугах резвятся, -
Возвратились дни твоих нон декабрьских,
И гуляет рядом с волом досужим
        Люд деревенский.

Бродит волк в отаре — не страшно овцам.
В честь твою листву осыпают рощи.
Пахарь рад, что трижды ногой ударил
        Злостную землю.

К Вакху

Вакх, я полон тобой! Куда
    Увлекаешь меня? В рощи ли, в гроты ли
Вдохновение мчит меня?
    Где, в пещере какой Цезаря славного,

Блеск извечный стихом своим
    Вознесу я к звездам, к трону Юпитера?
Небывалое буду петь
    И доселе никем в мире не петое!

Как вакханка, восстав от сна,
    Видя Гебр пред собой, снежную Фракию
И Родоп, что лишь варварской
    Попираем стопой, диву дивуется,

Так, с пути своего сойдя,
    Я на берег дивлюсь и на пустынный лес.
Вождь наяд и менад, легко
    Стройный ясень рукой вмиг исторгающих,

Петь ничтожное, дольнее
    Больше я не могу! Сладко и боязно,
О Леней, за тобой идти,
    За тобою, лозой лоб свой венчающим.

Венере

Девицам долго знал я, чем нравиться,
И был в любви достойным воителем, -
   Теперь оружие и лиру
     После побед их стена та примет,

Что охраняет образ Венеры нам.
Сюда, сюда несите вы факелы
   И грозные воротам вражьим
     Крепкие ломы, крутые луки.

О золотого Кипра владычица
И стен Мемфиса, вечно бесснежного!
   Высоко поднятым бичом ты
     Раз хоть коснись непокорной Хлои!

Похищение Европы

Пусть напутствует нечестивых криком
Птица бед, сова, или завыванье
Суки, иль лисы, или ланувийской
          Щенной волчицы.

Пусть пересечет им змея дорогу,
Чтоб шарахнулись от испуга кони.
Я же в час тревог о далеком друге —
          Верный гадатель.

К ворону взову: от восхода солнца
Пусть летит ко мне для приметы доброй,
Прежде чем уйдет пред ненастьем в топи
          Вещая птица.

Помни обо мне, Галатея, в счастье
Для тебя одной все дороги глажу,
Чтобы дятла стук иль ворона слева
          Не задержали.

Видишь, как дрожит и тревожно блещет
На краю небес Орион? Несет ли
Адрий черный шторм или Япиг грозы, -
          Все прозреваю.

Пусть на вражьих жен и детей обрушит
В бешенстве слепом ураган востока
Злой пучины рев и прибрежный грохот
          Скал потрясенных.

О, припомни быль, как Европа, тело
Белое быку, хитрецу, доверив,
Побледнела вдруг: закипело море
          Тьмою чудовищ.

На заре цветы по лугам сбирала
И венки плела так искусно нимфам,
А теперь кругом, куда взор ни кинуть, -
          Звезды да волны.

Вот на брег крутой многогранный
Крита Выбралась в слезах, восклицая:
"Славу Добрую мою, о отец, и скромность
          Страсть победила!

Где? Откуда я? Только смерть искупит
Мой девичий грех. Наяву ли плачу,
Вспоминая срам, или непорочной
          Девой играют

Призраки, пустых сновидений сонмы,
Пролетев порог из слоновой кости?
Ах, что лучше: плыть по волнам иль в поле
          Рвать повилику?

Если бы сейчас мне попался в руки
Тот проклятый бык, я бы истерзала
Милого дружка, я б рога сломала
          В ярости зверю.

Стыд мне, стыд, увы! Позабыть пенаты!
Стыд мне, жгучий стыд! Смерть зову и медлю.
Лучше б мне блуждать среди львов, о боги,
          В полдень нагою.

Но пока еще не запали щеки
И бурлива кровь у добычи нежной,
Красотой моей, о, молю, насытьте
          Тигров голодных".

"Жалкая, - твердит мне отец далекий, -
Что ж не смеешь ты умереть, Европа?
Пояс при тебе. Вот и ясень. Только —
          Петлю на шею.

Иль тебе милей об утесы биться,
О зубцы камней? Так вверяйся буре,
И раздумье прочь!.. Или ты, царевна,
          Предпочитаешь

Быть второй и шерсть теребить для ложа
Варварки, твоей госпожи?" Горюет
Дева, и, смеясь, так коварно внемлют
          Плачу Венера

И Амур-шалун с отзвеневшим луком.
А повеселясь: "Берегись, - ей молвит, -
Удержи свой гнев, коль рога преклонит
          Бык примирение.

Знай, тебя любил, как жену, Юпитер.
Так не плачь навзрыд и судьбу Европы
С гордостью неси. Твое имя примет
          Вскоре полмира".

В праздник Нептуналий

     Как отпраздновать веселей
День Нептуна? Открой, Лида, цекубское,
     Дар заветный, о мой провор,
Искру жизни придай чопорной мудрости.

     Полдень клонится в тень, а ты
Медлишь, словно застыл в небе летучий день,
     Не выносишь из погреба
Нам амфору времен консульства Бибула.

     Мы прославим Нептуна мощь,
Нереид волоса густо-зеленые
     И на лире изогнутой
Мать Латону и бег Цинтии-лучницы.

     Завершим же владычицей,
Что над Книдом царит и над Кикладами:
     Мчат на Паф ее лебеди,
Но достойна и Ночь горестной пении.

Памятник

Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет, время бегущее.
Нет, не весь я умру, лучшая часть меня
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
Назван буду везде — там, где неистовый
Авфид ропщет, где Давн, скудный водой, царем
Был у грубых селян. Встав из ничтожества,
Первым я приобщил песню Эолии
К италийским стихам. Славой заслуженной,
Мельпомена, гордись и, благосклонная,
Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.

К Юлу Антонию

Тот, держась на крыльях, скрепленных воском,
Морю имя дать обречен, как Икар,
Кто, о Юл, в стихах состязаться дерзко
          С Пиндаром тщится.

Как с горы поток, напоенный ливнем
Сверх своих брегов, устремляет воды,
Рвется так, кипит глубиной безмерной
          Пиндара слово.

Фебова венца он достоин всюду —
Новые ль слова в дифирамбах смелых
Катит, мчится ль вдруг, отрешив законы,
          Вольным размером;

Славит ли богов иль царей, героев,
Тех, что смерть несли поделом кентаврам,
Смерть Химере, всех приводившей в трепет
          Огненной пастью;

Иль поет коня и борца, который
С игр элидских в дом возвратился в славе,
Песнью, в честь его, одарив, что сотни
          Статуй ценнее;

С скорбною ль женой об утрате мужа
Плачет, ей до звезд его силу славит,
Нрав златой и доблесть, из тьмы забвенья
          Вырвав у смерти.

Полным ветром мчится диркейский лебедь
Всякий раз, как ввысь к облакам далеким
Держит путь он, я же пчеле подобен
          Склонов Матина:

Как она, с трудом величайшим, сладкий
Мед с цветов берет ароматных, так же
Средь тибурских рощ я слагаю скромно
          Трудные песни.

Лучше ты, поэт, полнозвучным плектром
Нам споешь о том, как, украшен лавром,
Цезарь будет влечь через Холм священный
          Диких сигамбров.

Выше, лучше здесь никого не дали
Боги нам и рок, не дадут и впредь нам,
Даже если б вдруг времена вернулись
          Века златого.

Будешь петь ты радость народа, игры,
Дни, когда от тяжб отрешится форум,
Если бог к мольбам снизойдет, чтоб храбрый
          Август вернулся.

Вот тогда и я подпевать отважусь,
Если только речь мою стоит слушать,
Цезаря возврат привечая: "Славься,
          Ясное солнце!"

"О, триумф!" — не раз на его дороге,
"О, триумф!" — не раз возгласим, ликуя,
И воскурит Рим благосклонным вышним
          Сладостный ладан.

Твой обет — волов и коров по десять,
Мой обет — один лишь бычок, который
Уж покинул мать и на сочных травах
          В возраст приходит.

У него рога — словно серп на небе
В третий день луны молодой; примета
Есть на лбу — бела, как полоска снега, —
          Сам же он рыжий.

Манлию Торквату

Снег покидает поля, зеленеют кудрявые травы,
            В буйном цвету дерева.
Облик меняет земля, что ни день, то спокойнее в руслах
            Шумные воды бегут.

Грация стала смелей, повела в хороводе — нагая —
            Нимф и сестер-близнецов.
Что нам бессмертия ждать? Похищает летучее время
            Наши блаженные дни.

Стужу развеял Зефир, но и лето весну молодую
            Губит и гибнет само,
Не принимая даров, что приносит нам осень. И снова
            Зимние бури придут.

В круговороте времен возмещается месяцем месяц,
            Мы же, в загробную мглу
Канув, как пращур Эней, или Тулл, или Анк, превратимся
            В пыль и бесплотную тень.

Кто поклянется тебе, о Торкват, что не будет последним
            Завтрашний день для тебя!
Все, что при жизни скопил, да минует наследников жадных,
            Рук не минуя твоих.

Если ты завтра умрешь и Минос на суде преисподнем
            Свой приговор изречет,
Ни красноречье твое, ни твоя родовитость, ни кротость
            К жизни тебя не вернут.

Даже Диана сама не могла своего Ипполита
            Девственный прах оживить,
Даже Тезей не разбил на застывших руках Пиритоя
            Леты холодных цепей.

К Лоллию

Поверь, погибнуть рок не судил словам,
Что я, рожденный там, где шумит Авфид,
    С досель неведомым искусством
        Складывал в песни под звуки лиры.

Хотя Гомер и первый в ряду певцов,
Но все же Пиндар, все же гроза — Алкей,
    Степенный Стесихор, Кеосец
        Скорбный, - еще не забыты славой.

Не стерло время песен, что пел, шутя,
Анакреонт, и дышит еще любовь,
    И живы, вверенные струнам,
        Пылкие песни Лесбийской девы.

Ведь не одна Елена Лаконская
Горела страстью к гостю-любовнику,
    Пленясь лицом его и платьем,
        Роскошью царской и пышной свитой.

И Тевкр не первый стрелы умел пускать
Из луков критских; Троя была не раз
    В осаде; не одни сражались
        Идоменей и Сфенел — герои

В боях, достойных пения Муз, приял
Свирепый Гектор и Деифоб лихой
    Не первым тяжкие удары
        В битвах за жен и детей сограждан.

Немало храбрых до Агамемнона
На свете жило, но, не оплаканы,
    Они томятся в вечном мраке —
        Вещего не дал им рок поэта.

Талант безвестный близок к бездарности,
Зарытой в землю. Лоллий! Стихи мои
    Тебя без славы не оставят;
        Не уступлю я твоих деяний

В добычу алчной пасти забвения.
Тебе природой ум дальновидный дан,
    Душою прям и тверд всегда ты
        В благоприятных делах и трудных;

Каратель строгий жадных обманщиков —
Ты чужд корысти всеувлекающей;
    Ты не на год лишь консул в Риме —
        Вечно ты консул, пока ты судишь,

Превыше личной выгоды ставя честь,
Людей преступных прочь отметаешь дар
    И сквозь толпу враждебной черни
        Доблесть проносишь, как меч победный.

Не тот счастливым вправе назваться, кто
Владеет многим: имя счастливого
    К лицу тому лишь, кто умеет
        Вышних даянья вкушать разумно,

Спокойно терпит бедность суровую,
Боится пуще смерти постыдных дел,
    Но за друзей и за отчизну
        Смерти навстречу пойдет без страха.

В день рождения Мецената

Есть кувшин вина у меня, Филлида,
Девять лет храню альбанин душистый,
Есть и сельдерей для венков, разросся
         Плющ в изобилье.

Кудри им обвей — ослепишь красою.
В доме у меня серебро смеется,
Лаврами алтарь оплетен и алчет
         Крови ягненка.

Полон двор людей. Суета. Хлопочут
И снуют туда и сюда подростки,
Девушки. Огня языки завились
         Клубами дыма.

В честь кого даю этот пир — не скрою:
Иды подошли. Мой апрель любимый.
Пополам они разделяют — месяц
         Пеннорожденной.

Свят мне этот день и почти святее
Дня рожденья. Знай, этот день отметив,
Долгих лет число Меценат мой новым
         Годом пополнит.

Не видать тебе Телефа. Богачка
У тебя его перебила ловко
И к ноге своей приковала цепью,
         Пленнику милой.

Дерзкою мечтой одержимых учит —
Это ль не урок! — Фаэтон сожженный.
Сбросил и Пегас с облаков на землю
         Беллерофонта.

Достижимого домогайся. В мире
О несбыточном и мечтать напрасно.
Ровню выбирай. Так приди, мой вечер
         Неги любовной.

Жду тебя; к другой уж не вспыхну страстью.
Поздно. Не забудь разучить размеры.
Милый голос твой их споет: смиряет
         Песня тревогу.

Портрет пекаря и его жены из Помпей. Неаполь, музей.

Вергилию

Уже веют весной ветры фракийские,
Гонят вдаль паруса, море баюкая,
Не гремят от снегов реки набухшие,
       Цепенея, не спят луга.

Вьет гнездо и зовет жалобно ласточка:
"Итис, Итис, вернись!" Прокна злосчастная.
Опозорила род местью кровавою
       Сладострастному варвару.

На свирели в траве нежной по пастбищам
Тучных стад пастухи песнями тешатся,
Бога радуя: мил Пану аркадскому
       Скот и горной дубравы мрак.

Есть, Вергилий, пора жажды томительной,
Коль по вкусу тебе вина каленские,
Знай, приятель-клиент выспренних нобилей,
       Нардом выкупишь Вакха дар.

Банка нарда бутыль целую выманит, —
Та бутыль в погребах спит у Сульпиция,
От нее у надежд крылья расплещутся,
       Горечь дум как рукой сметет.

Коль согласен вкусить радости пиршества,
Плату мне прихвати! И не подумаю
Безвозмездно тебя, как богатей какой,
       Чашей полною потчевать.

Так не медли, отбрось мысли корыстные,
Погребальный костер не за горами — ждет,
Каплю глупости, друг, в бочку премудрости
       Примешать иногда не грех.

Лике

Я богов заклинал, Лика, - заклятиям
Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,
    А заигрывать рада?
        Слыть красавицей? Пить? Любить?

Запоздалую страсть песней подхлестывать,
Под хмельком вереща: "Эрос!" А он приник
    К щечкам Хрии цветущим,
        Мастерицы под цитру петь!

Прихотлив, не летит к дубу усохшему,
Мимо, - мимо тебя, мимо, позорище:
    Зубы желты, морщины,
        Взбились клочья волос седых.

Нет, забудь, не вернут косские пурпуры
И каменья тебе тех золотых былых
    Дней, которые в фастах
        Отсчитал календарный рок.

Где же чары твои? Где обаянья дар?
Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!
    Вся — дыхание страсти,
        Чуть поманит — и сам не свой.

Ей на поприще нег даже с Кинарою
Состязаться не грех. Только Кинаре срок
    Краткий Парки судили,
        А красавице Лике век,

Каркая, коротать старой вороною
На посмешище всем юным искателям
    Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:
        Факел стал головешкою.

К Августу

Хотел я грады петь полоненные
И войны, но по лире ударил Феб,
    Чтоб не дерзнул я слабый парус
        Вверить простору зыбей тирренских.

Твой век, о Цезарь, нивам обилье дал;
Он возвратил Юпитеру нашему,
    Сорвав со стен кичливых парфов,
        Наши значки; он замкнул святыню

Квирина, без войны опустевшую;
Узду накинул на своеволие,
    Губившее правопорядок;
        И, обуздавши преступность, к жизни

Воззвал былую доблесть, простершую
Латинян имя, мощь италийскую,
    И власть, и славу, от заката
        Солнца в Гесперии до восхода.

Хранит нас Цезарь, и ни насилие
Мир не нарушит, ни межусобица,
    Ни гнев, что меч кует и часто
        Город на город враждой подъемлет.

Закон покорно вытерпит Юлия,
Кто воду пьет Дуная глубокого,
    И сер, и гет, и перс лукавый,
        Или же тот, кто близ Дона вырос.

А мы и в будний день, и в день праздничный
Среди даров веселого Либера,
    С детьми и с женами своими
        Перед богами свершив моленье,

Петь будем по заветам по дедовским
Под звуки флейт про славных воителей,
    Про Трою нашу, про Анхиза
        И про потомка благой Венеры.

ЮБИЛЕЙНЫЙ ГИМН

Феб и ты, царица лесов, Диана,
Вы, кого мы чтим и кого мы чтили,
Светочи небес, снизойдите к просьбам
         В день сей священный —

В день, когда завет повелел Сивиллы
Хору чистых дев и подростков юных
Воспевать богов, под покровом коих
         Град семихолмный.

Ты, о Солнце, ты, что даешь и прячешь
День, иным и тем же рождаясь снова,
О, не знай вовек ничего славнее
         Города Рима!

Ты, что в срок рожать помогаешь женам,
Будь защитой им, Илифия, кроткой,
Хочешь ли себя называть Люциной Иль
         Генитальей.

О, умножь наш род, помоги указам,
Что издал сенат об идущих замуж,
Дай успех законам, поднять сулящим
         Деторожденье!

Круг в сто десять лет да вернет обычай
Многолюдных игр, да поются гимны
Трижды светлым днем, троекратно ночью
         Благоприятной.

Парки! вы, чья песнь предвещает правду:
То, что рок судил, что хранит, незыблем,
Термин — бог, продлите былое счастье
         В новые веки!

Хлебом пусть полна и скотом, Церере
В дар Земля венок из колосьев вяжет,
Ветром пусть плоды и живящей влагой
         Вскормит Юпитер.

Благосклонно, лук отложив и стрелы,
Юношей услышь, Аполлон, моленья!
Ты, царица звезд, о Луна младая,
         Девушкам внемли!

Если вами Рим был когда-то создан
И этрусский брег дан в удел троянцам,
Отчий град послушным сменить и Ларов
         В бегстве успешном.

За Энеем чистым уйдя, который
Указал им путь из горящей Трои,
Спасшись сам, и дать обещал им больше,
         Чем потеряли, -

Боги! честный нрав вы внушите детям,
Боги! старцев вы успокойте кротких,
Роду римлян дав и приплод и блага
         С вечною славой.

Всё, о чем, быков принося вам белых,
Молит вас Анхиза, Венеры отпрыск,
Да получит он, ко врагам смиренным
         Милости полный.

Вот на суше, на море перс страшится
Ратей грозных, острых секир альбанских,
Вот и гордый скиф, и индиец дальний
         Внемлют веленьям.

Вот и Верность, Мир, вот и Честь, и древний
Стыд, и Доблесть вновь, из забвенья выйдя,
К нам назад идут, и Обилье с полным
         Близится рогом.

Вещий Феб, чей лук на плечах сверкает,
Феб, который люб девяти Каменам,
Феб, который шлет исцеленье людям
         В тяжких недугах,

Он узрит алтарь Палатинский оком
Добрым, и продлит он навеки Рима
Мощь, из года в год одаряя новым
         Счастием Лаций.

С Алгида ль высот, с Авентина ль внемлет
Здесь мужей пятнадцати гласу Дева,
Всех детей моленьям она любовно
         Ухо преклонит.

Так решил Юпитер и сонм всевышних.
Верим мы, домой принося надежду,
Мы, чей дружный хор в песнопенье славил
         Феба с Дианой.