MOСХ

Плач о Бионе

Грустно стенайте, долины в лесах и дорийские воды,
Плачьте, потоки речные, о милом, желанном Бионе!
Ныне рыдайте вы, травы и рощи, предайтесь печали,
Ныне, повесив головки, цветы, испускайте дыханье,
Ныне алейте от горя вы, розы, и вы, анемоны,
 Ныне на всех лепестках еще ярче: "О, горе, о, горе!" —
 Ты, гиацинт, начертаешь — скончался певец наш
                                             прекрасный.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Вы, соловьи, что в вершинах густых рыдаете горько,
Вы сицилийским дубравам вблизи Аретусы снесите
Весть, что скончался Бион наш, пастух, и скажите, что
                                                  вместе
Умерли с ним и напевы, погибла дорийская песня.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Лебеди, в горести тяжкой стенайте близ вод
                                        стримонийских,
Пойте своими устами дрожащими песню печали.
Песню, какая и прежде близ ваших брегов раздавалась.
Девам Эагровым также скажите и всем возвещайте
Нимфам бистонских краев: "Орфей наш скончался
                                         дорийский".
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Тот, кто со стадом был дружен, напевов своих не играет,
Песен своих не поет он, в тиши под дубами усевшись.
Нет, он в Плутея жилище поет уже песню забвенья.
Горы в молчанье стоят, и коровы печально с быками
Бродят, рыдая, вокруг и щипать свою траву не могут:
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Сам Аполлон зарыдал над твоею внезапной кончиной,
Тяжко вздыхали сатиры и в темных одеждах приапы,
Паны о песне твоей тосковали; в трущобах дремучих
Плакали нимфы ручьев, и в поток превращались их слезы.
Плакала Эхо меж скал, что ее обрекли на молчанье.
С уст твоих песням уже подражать не придется ей. В горе
Плод уронили деревья, увяли цветы полевые.
Сладкого овцы уже не дают молока, а из ульев
Мед не течет, в восковых своих сотах умерший. Не должно
Меда вкушать никому, если смертью твой мед был погублен.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Так никогда не грустила сирена у берега моря,
Так никогда не кричала на скалах крутых Аэдона,
Жалобно так Хелидона на высях горы не стонала.
Так Алькионы беду никогда не оплакивал Кеикс,
И никогда в Илионских теснднах над отпрыском Эос,
Возле гробницы кружась, не рыдала Мемнонова птица —
Так, как все вместе они горевали о смерти Биона.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Ласточки все, соловьи, все, кого своей радовал песней,
Все, кого он научил щебетать, все, на ветках деревьев,
Горе друг с другом деля, выкликали, и птиц раздавались
Крики: "Ах, плачьте о нем и горюйте! И вы с нами
                                              плачьте!"
      Грустный начните напев, сицилийские музы,начните!

Кто на свирели твоей заиграет, о трижды желанный?
Кто к тростникам твоим губы приложит? Кто был бы
                                           так дерзок?
В них твои будто бы дышат уста и хранятся дыханье,
Трубки еще сохраняют напевов твоих отголосок,
Пану снесу ли свирель? Но, пожалуй, и он побоялся б
Трубки к губам приложить, чтоб не стал он на место
                                                второе.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Плачет о песнях твоих Гадатея, которой немало
Радости ты доставлял, с нею вместе у берега сидя.
Пел ты не так, как киклоп. Галатея прекрасная часто
Прочь от него убегала, но ты был ей слаще, чем море.
Нынче ж забыла она о волнах и на мели песчаной
Грустно сидит одиноко, с любовью пася твое стадо.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Вместе с тобою погибло, пастух, все, что музы нам дарят,
Дев поцелуи увяли прелестных и юношей губы.
Плачут в печали эроты над телом твоим, а Киприда
Нежно целует тебя; не дарили таких поцелуев
Даже Адонису губы ее в час последней разлуки.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Ты, что звучнее всех рек, для тебя это новое горе,
Новое горе, Мелеса. Гомер был потерею первой,
Был Каллиопы глашатай он сладкий; о сыне чудесном
Плакала ты, говорят, разливаясь струей многостопной,
Море, рыданьем своим наполняя; и снова сегодня
Слезы о сыне ты льешь, разливаешься в новой печали.
Были любимцы они родников; из ключей пагасидских
Первый вкушал свой напиток, другой — из волны
                                                Аретусы.
Тот в своей песне воспел прекрасную дочь Тиндарея,
Мощного сына Фетиды воспел, Менелая Атрида.
Этот же пел не о войнах и плаче. Он Пана лишь славил.
Пел пастухам свои песни и с песнею пас свое стадо.
Ладил свирель и доил он стоящую смирно корову.
Юношей он поцелуям учил, на груди своей нежно
Эроса грел и ласкал и высоко вознес Афродиту.
      Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Все города о Бионе рыдают, рыдают селенья.
Аскра сильнее скорбит, чем встарь, Гесиода утратив;
Лес беотийский тебя, а не Пиндара жаждет услышать.
С грустью такой об Алкее ни Лесбос прелестный
                                              не плакал,
Ни о певце своем Теос в печали такой не крушился.
Так Архилох не оплакан на Паросе; Сапфо забывши,
Плачет о песне твоей и скорбит по сей день Митилена.
Все те певцы, кому звонкую песню пастушью вложили
Музы в уста, все рыдают о том, что ты смертью
                                               настигнут.
Самоса слава, скорбит Сикелид; в кидонийских пределах
Тот, в чьих глазах искони затаилась, сияя, улыбка, -
Слезы льет нынче Ликид; и среди трирпидских сограждан
Там, где Галент протекает, Филет предается печали;
Меж сиракузян грустит Феокрит; я ж о горе авсонян
Песню слагаю. И сам не чужд я песне пастушьей;
Многих ведь ты обучил пастушеской музы напевам,
Я ж этой музы дорийской наследник. Мне в дар ее дал
                                                ты.
Прочим богатство свое ты оставил, но мне — свою песню.
      Грустный начните напев, сицилийские музы,
                                              начните!

Горе, увы! Если мальвы в саду, отцветая, погибнут,
Иль сельдерея листва, иль аниса цветы завитые,
Снова они оживут и на будущий год разрастутся;
Мы ж, кто велики и сильны, мы, мудрые разумом люди,
Раз лишь один умираем, и вот — под землею глубоко,
Слух потеряв, засыпаем мы сном беспробудным,
                                         бесцельным.
Так же и ты под землею лежишь, облеченный молчаньем;
Нимфам же было угодно, чтоб квакали вечно лягушки;
Им не завидую я. Ведь поют некрасивую песню.
      Грустный начните напев, сицилийские музы,
                                              начните!

Яд, о Бион, прикоснулся к устам твоим; как же отрава
Этих коснулася губ и тотчас же не сделалась сладкой?
Кто был тот смертный жестокий, который осмелился яду
Дать тебе, даже по просьбе твоей? Его имя сокрыто.
      Грустный начните напев, сицилийские музы,
                                              начните!

Все это Дике откроет. А я в моей горести слезы
Лью, и с рыданьем пою я надгробную песнь. Если б мог я
В Тартар спуститься, как древле Орфей, Одиссей
                                           нисходили
Иль еще раньше Алкид! Я вошел бы в обитель Плутея,
Там бы увидеть я смог, ты поешь ли Плутею напевы,
Я бы услышал опять, что поешь ты. О, спой же для
                                               Коры
Песнь сицилийскую ты, сладчайшую песню пастушью!
Родом она сицилийка. Когда-то на Этны утесах
В детстве играла она и дорийские знает напевы;
Будешь ты петь не напрасно, и так, как обратно Орфею
Встарь Эвридику она отдала за игру на форминге,
Так же, Бион, и тебя холмам возвратит. На свирели
Если б играть я умел, сам сыграл бы я песню Плутею.

"Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют..."

Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют,
     Бог пышнокрылый Эрот вместе с наплечной сумой
И, возложивши ярмо на затылки волов терпеливых,
     Тучную стал засевать ниву богини Део.
Зевсу ж, на небо взглянувши, сказал: "Ороси мою ниву,
     Чтобы Европы быка я под ярмо не подвел!"