Часть двадцать седьмая (Сноводения Триджаты)

Триджата, одна среди ракшаси глупых и злобных,
Разумна была и себе не имела подобных.

Товаркам сказала она: «Сновиденье такое
Мне было, что Ситу вам должно оставить в покое!

Негодницы! Лучше меня растерзайте в отместку,
Да только не троньте царя Дашаратхи невестку!»

Спросили   злонравные:   «Что  тебе  снилось,  поведай?»
«Мне снилось, что Рама в Айодхью вернулся с победой!

И  тут,— продолжала  она,— пробудившись  на ложе,
Я чувствую, как волоски шевелятся на коже!

Пригрезилось мне: в облаках лебединая стая
Впряглась  в  колесницу  из  кости  слоновой,  блистая.

И царственный Рагху потомок стоял в колеснице,
В  беспыльных  одеждах,  в  роскошной густой  плетенице.

А сто лебедей белокрылых помчали куда-то
Его и безгрешного Лакшману, младшего брата.

Я деву Видехи, что схожа с лупой полуночной,
Узрела, одетую в лен белизны беспорочной.

Подножьем царевне служила гора снеговая.
Вокруг океан простирался, ее омывая.

Как солнце с лучами своими сливается дивно,
Так   Рама  и  Сита  друг  с   другом  слились  неразрывно.

Мне Рама и Лакшмана снились, два царственных брата,
Сидящих на белом слоне, снаряженном богато.

Гороподобный,  с четырьмя  клыками,
Качая белоснежными боками,
Гордился слон своими седоками,
С могучим станом, с крепкими руками.

Он мужа и деверя Ситы подвозит к дремучей,
Нетронутым снегом покрытой заоблачной круче.

И между лопаток слоновьих легко, без помехи
Садится в одеждах блистающих дева Видехи.

И вскоре три царственных отпрыска, с дивной осанкой,
На  белом  слоне,  в  облаках,  проплывают над Ланкой.

Мне снилось:  по-царски  одетый,  в  густой  плетенице,
Возлюбленный   сын  Дашаратхи   скакал  в  колеснице.

Поводья златые держал он в могучей деснице.
И восемь быков белоснежных упряжкой послушной

Служили прекрасной чете в колеснице воздушной.
Приснился мне Равана, маслом кунжутным омытый.

Он — в красном, на голой земле, с головою обритой
Простерся, гирляндами из олеандра обвитый.

Что   Равана   пьяный   лежал   на   земле,   мне   приснилось,
Что тело его от кунжутного масла лоснилось,

Он Пушпакой, отнятой им у Куберы, хвалился,
И вдруг со своей колесницы воздушной свалился.

Мне  снилось, что  Ланки  владыка,  исполненный  страха,
Как  будто в  беспамятстве  рухнул  на  землю  с  размаха.

И   женщиной   скверной   влеком,   изрыгавшей   проклятья,
Остриженный,  в черных одеждах лежал  без  понятья.

Мне  Равана снился  в  наряде  пурпурном,  как  пламя,
В повозке железной, притом запряженной ослами.

Плясал, и смеялся, и пил он кунжутное масло,
Как будто в нем разум померк и сознанье угасло.

Он плел ахинею, — в словах его не было склада, —
И смрад источая, казался исчадием ада.

И сей злоприродный, похитивший Рамы супругу,
В повозке, влекомой ослами, направился к югу.

А  что  до  волшебной  столицы,  пленительной  Ланки,
Блистающей словно алмаз драгоценной огранки, —

Столицы, где неисчислимо коней поголовье,
Слоны ездовые и чудное войско слоновье, —

Багряное пламя объяло прекрасную Ланку,
Как будто оно тростника охватило вязанку!

И в громокипящую глубь океанские воды
Вобрали дворцы и порталов обширные своды».

Хануман, скрытый завесой ветвей, пристально следил за несчастной царевной Видехи, окруженной отвратительными ракшаси, походившей на лань, затравленную псами. Будучи обезьяной высокого и благочестивого рода, он счел бы уместным обратиться к ней на санскрите. Но опасаясь, что Сита примет его за Равану, явившегося к ней в обезьяньем облике, Хануман рассудил иначе. «Прежде всего я должен, — подумал он, — заговорить с ней о Раме, к которому обращены сейчас все ее помыслы. Тогда она доверится мне, на каком бы языке я ни изъяснялся! »

Улучив минуту, Хануман ласково и учтиво начал свою речь с рассказа о жизни Рамы, сына царя Дашаратхи. Заметив, что Сита с волнением прислушивается к его словам, осторожно спросил ее: «Скажи мне, кто ты, тонкостанная госпожа с глазами, подобными лотосам? Отчего царственный шелк твоего одеяния изорван и забрызган грязью? Отчего из очей у тебя сочатся слезы, как вода из разбитого сосуда? С какой целью привязываешь ты к ветвям ашоки свои темные кудри? Твой дивный облик, полный печали, убеждает меня, что передо мной похищенная Раваной супруга Рамы!»

Хануману с трудом удалось успокоить Ситу, устрашенную внезапным появлением исполинской обезьяны. «Откуда взялось это чудовище? — думала в испуге царевна Митхилы.— Быть может, я задремала, и оно пригрезилось мне? Но увидеть во сне обезьяну — худая примета!»

И все же знакомый перстень с выбитым на золоте именем Рамы не мог не вызвать доверия Ситы к неожиданному собеседнику. Узнав от Ханумана о преданных сыну Дашаратхи обезьянах и медведях, готовых нанести удар ее десятиглавому похитителю, царевна Видехи сказала: «Пусть Рама и Лакшмаыа с обезьяньей ратью поскорее вызволят меня отсюда!»

Сын Ветра предложил Сите сесть к нему на спину: «Перелетев океан, я домчу тебя к потомку Рагху!»

Сита, однако, отвечала: «О могущественная обезьяна! Я понимаю, сколь велика твоя мощь, а скоростью ты не уступаешь своему родителю Ветру. Но разве под силу мне переправиться через океан? С такой головокружительной высоты свалившись в бурные волны, я неизбежно стану добычей акул и крокодилов».

С этими словами Сита достала спрятанную в складках платья драгоценную жемчужину, украшавшую прежде ее дивное чело, и вручила Хануману, чтобы он передал ее старшему сыну Дашаратхи.

Хануман не сразу возвратился туда, где дожидались его Рама, Лакшмана и Сугрива с обезьяньим войском. Он воспользовался своим пребыванием на Ланке, дабы причинить Десятиглавому значительный урон и ослабить его военную мощь. Так, великосильный вожак обезьян, подобно урагану, обрушился на священную рощу и на месте ее оставил пустыню. Немало дворцов превратил он в развалины. Попытки ракшасов бороться с Хануманом не увенчались успехом. Могучий Индраджит, сын Раваны, пустил в ход оружие, дарованное Брахмой. Оно не убило Ханумана, но связало его по рукам и ногам. Это оружие, называемое «сетью Брахмы», сообщило ему неподвижность, и обезьяний военачальник рухнул на землю. Меж тем, находясь во власти оружия, созданного Самосущим, Хануман не испытывал ни малейшей боли. «Должно быть, Брахма не лишил меня своего благословения! — помыслил Хануман, припоминая все дары, которыми он старался заслужить милость этого Учителя мира. — Он связал меня, — думал советник Сугривы, — он и освободит! Примечательно, что я не испытываю ни малейшего страха. Тем более что «сеть Брахмы» не может быть пущена в ход дважды».

Будучи вдобавок опутан лыками и конопляными веревками ракшасов, Хануман почувствовал, что оружие Брахмы утратило свою волшебную силу, и старался не показать этого своим преследователям.

«Хорошо, что они думают, будто я взят в плен, — сказал себе хитроумный предводитель обезьян. Теперь мои недруги непременно поволокут меня во дворец Раваны, и я окажусь лицом к лицу с их грозным владыкой»