К чему приводит паника

Он сидит, одинокий, усталый, с неразлучной цевницей в правой руке - старый-старый (так и хочется сказать: древний) лесной бог, столь непохожий на цветущих и могучих олимпийцев. За его спиной расстилаются сырые луга, чуть колышутся молодые березки, а над дальним лесом выплывает тусклый, стареющий месяц. Кажется, вся природа застыла в безмолвии, чтоб не нарушать покоя Пана, углубившегося в свои думы. Он пристально глядит на вас своими загадочными, светлыми и будто пустыми глазами, и в то же время взор его стремится куда-то дальше, словно минуя вас. Он слушает тишину, этот утомившийся бог полей и лесов, седобородый покровитель стад и пастухов, с могучими узловатыми руками и морщинистым лицом крестьянина.

Таким предстает перед нами Пан на известном полотне Врубеля, фантазия которого перенесла эллинского бога в суровый и чужой северный край.

От отца унаследовал он рога и косматые козлиные ноги. Когда Гермес приходил к полюбившейся ему нимфе, он боялся, как бы его не узнали, и принял облик козла. Ужаснулась нимфа, увидев родившегося сына (попробуй докажи его божественное происхождение!), и бросила его, но неунывающий вестник богов оказался примерным родителем - подхватил младенца, отнес его на Олимп, и все боги от души повеселились. Понравился им Пан, и приняли они его в свою компанию. Но не остался он жить там, а ушел бродить по горам и лесам. Там пасет он стада и играет на звучной свирели, собирая вокруг себя нимф.

 Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели,
 Влажной губою скользя по составным тростникам.
 И, окружив его роем, спешат легконогие нимфы,
 Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой. 

 Звонкоголосые к богу сбираются горные нимфы,
 Пляшут вблизи родника темноводного быструю пляску,
 И далеко по вершинам разносится горное эхо.

Едва наступит знойный полдень, удаляется Пан в лесную чащу или пещеру и там отдыхает. И тишина опускается на землю. Как писал Тютчев:

 Лениво дышит полдень мглистый,
 Лениво катится река,
 И в тверди пламенной и чистой
 Лениво тают облака.
 И всю природу, как туман,
 Дремота жаркая объемлет;
 И сам теперь великий Пан
 В пещере нимф покойно дремлет.

А по вечерам находит на него нередко тоска. И тогда он прячется в лесной чаще и изливает свою печаль в нежных звуках свирели. Никто не сравнится с ним в игре на инструменте, который он изобрел А случилось это так.

К чему приводит паника

Увидел однажды Пан гордую и неприступную ним фу Сирингу и полюбил ее. Многие нимфы становились его подругами, и их не смущал его, мягко говоря, непривлекательный вид (быть может, он вполне компенсировался "божественным" положением Пана?), но Сиринга не скрывала своего отвращения к хвостатому, козлоногому, украшенному рогами богу и всячески избегала его. Долго преследовал ее Пан, стремительно убегала от него нимфа, пока не преградила ей путь река. Стала молить она речного бога спасти ее, и тот превратил ее в тростник. Остановился Пан, прислушался. И почудились ему томные, жалобные звуки в шелесте тростника, колебавшегося на ветру. Опечалился бог, срезал несколько тростинок, сделал из них свирель и назвал ее сирингой.

У этого инструмента необычная судьба. Сначала это была простая семиствольная дудка из трубочек разной длины (они располагались так, что одна была короче другой), наискось скрепленных воском. Греки именовали ее флейтой Пана, на Руси называли цевницей. Ее любили в народе, ей посвятил вдохновенные строки Пушкин в стихотворении "Муза":

 В младенчестве моем она меня любила
 И семиствольную цевницу мне вручила.
 Тростник был оживлен божественным дыханьем
 И сердце наполнял святым очарованьем.

Сначала в трубочки дули губами и проносили инструмент мимо рта, вроде современной губной гармошки. Потом число стволов увеличилось, они стали длиннее, толще, музыка сделалась богаче, разнообразней, а исполнителям пришлось туго: слишком много воздуха требовал инструмент, слишком ограничены возможности человеческих легких. Кажется, только одному музыканту удавалось управляться сразу с сотней трубок. Но ведь это был одноглазый великан - Циклоп, сын самого Посейдона.

На помощь пришли мехи - подобные тем, что раздували в кузнечных горнах. И получился... простейший орган. Этот великий потомок маленькой свирели (а ему уже около четырех тысяч лет!) стал позднее и поныне остается самым могучим, сложным и необыкновенно богатым инструментом, способным звучать как целый оркестр.

И кто знает, чем бы закончилось состязание между Паном и Аполлоном, если бы златострунной лире предводителя Муз противостоял полнозвучный, многоголосый наследник сиринги! А там, увы, пастушескому богу пришлось покинуть поле сражения побежденным - Музы не оценили его искусства, а мнением нимф и простых смертных судьи не интересовались.

Правда, Пан мог утешиться другим. В представлениях людей постепенно официальные боги-олимпийцы теряли былую популярность. На первый план выдвинулись божества, связанные с Землей и земными силами. Аполлону по-прежнему предоставляли заниматься искусством, а вот кормильцем, спасителем стали почитать именно Пана. Его называли и "величайшим", и "многомилостивым", "царем" и "господином", в нем видели воплощение всей природы, всего космоса, а в его свирели - источник всеобщей гармонии, музыки небесных сфер (по случайному созвучию "пан" по-гречески значит "все"!).

Можно вообразить, в какое отчаяние привело людей известие о его смерти.

Однажды, рассказывает Плутарх, в царствование императора Тиберия (I век), в Италию из Пелопоннеса направлялся корабль. И вдруг с одного из островов кормчий услышал голос, призывавший его. Трижды разнеслось над волнами его имя.

"Я здесь. О чем ты спрашиваешь? Чего ты хочешь от меня?" - с дрожью спросил рулевой.

"Возвести о том, что великий Пан умер!"

И когда корабль подошел к острову близ берегов Италии, кормчий исполнил приказание. Едва успел он произнести последнее слово, как послышались скорбные вопли и жалобные стенания. Мгновенно донеслась эта весть до столицы, и Тиберий собрал ученых мужей, чтобы ему объяснили случившееся.

"Ничего удивительного, - отвечали те, - ведь Пан рожден смертной женщиной, и ему не суждено вечно оставаться среди богов".

Ранние христианские писатели усмотрели в этом событии иной смысл: смерть Пана - это конец языческой религии. Она совпала с гибелью Иисуса Христа, смерть и воскресение которого приведут к победе его учения.

"Я склонен отнести эти слова к великому спасителю верующих, который был вероломно умерщвлен в Иудее... По-гречески его с полным правом можно было бы назвать "Пан", ибо он наше Все - все, что имеем, чем живем, на что надеемся. Сей превеликий и всеблагой Пан - единственный наш спаситель". Так рассуждал добрый и благочестивый Пантагрюэль, и из глаз его капали крупные, как страусовы яйца, слезы. "Убей меня бог, - добавляет Рабле, - если я солгал здесь хоть словом".

(Сейчас выражение "Умер великий Пан" означает не только смерть выдающегося человека, но и конец целой исторической эпохи. Но в одном богословы оказались правы: христианская религия действительно в конце концов вытеснила языческую, и на смену то веселым и озорным, то жестоким и коварным олимпийцам пришел суровый, неумолимый, аскетически унылый бог-страдалец.)

Эллины любили своего лесного проказника. Особенно чтили его в Афинах. И было за что...

Шел 490 год до нашей эры. На 600 кораблях из Малой Азии двинулись в Грецию полчища персидских войск царя Дария. Флот подошел к Марафону, в 40 километрах от Афин, и началась высадка. Именно здесь, на широкой равнине, могла развернуться непобедимая персидская конница, чтобы сокрушить непокорных греков, осмелившихся оскорбить царя царей Дария. Он не забыл ни одной обиды: ни того, что они помогали мятежникам, восставшим против его владычества, ни того, как обошлись с его послами, которых он отправил, чтобы они потребовали от эллинов "земли и воды". Все города готовы были признать его власть. Лишь афиняне осмелились убить послов, а спартанцы бросили их в колодец, лаконично откомментировав: "Вот вам земля и вода", Дарий помнил все - не зря ведь приказал он своему слуге за столом каждый день произносить: "Царь, помни о греках!"

И вот его войска в Элладе. Всполошились греки. Ополченцы из Афин и Платеи двинулись к Марафону. А еще ожидали помощь из Спарты - туда помчался известный скороход Фидиппид. Спешит он по горным тропинкам; вдруг слышит, как кто-то окликает его. И видит - перед ним сам Пан. Промолвил бог: "Спроси у афинян, Фидиппид, почему они совсем не чтят меня? Ведь я же благосклонен к ним, немало услуг им оказывал да и впредь буду им полезен".

И действительно, вскоре афиняне убедились в этом.

Напрасно торопился Фидиппид, покрыв за два дня расстояние свыше 200 километров. Лакедемоняне согласились выступить в поход, но... не раньше, чем наступит полнолуние. Таков был древний обычай.

И вот перед афинскими военачальниками встала поистине невероятная по своей сложности задача: как с 10 тысячами воинов остановить огромную армию "варваров".

Мнения вождей разделились. Одни советовали уклониться от битвы, другие, наоборот, призывали скорей начать ее. В конце концов семью голосами против шести (от чего только не зависят события мировой истории!) решено было дать бой. Но и после этого прошло еще немало времени. Дело в том, что у афинян принято было: стратеги командуют войсками поочередно. И никто не брал на себя ответственности, пока очередь не дошла до Мильтиада. Только тогда и завязалось сражение.

Выстроились греки. Их боевая линия равнялась линии противника, хотя численность эллинов настолько уступала персам, что те считали безумием начавшуюся атаку афинян. Но произошло чудо. Стремительным натиском эллины смяли и наголову разбили многочисленное персидское войско. 6400 персов было убито, греки же потеряли всего 192 человека. Захвачено было семь кораблей. На остальных "варвары", едва успев погрузиться, двинулись к Афинам, рассчитывая штурмовать город, пока его защитники находятся у Марафона. Но, как известно, греки были сильны и духом и телом, и легкоатлетических способностей им занимать не требовалось. С поразительной прытью целая армия бросилась к Афинам и успела опередить врагов (чуть-чуть раньше по той же дороге промчался вестник, возвестивший афинянам о славной победе, - первый человек, освоивший ставшую классической "марафонскую" дистанцию!).

Итак, чудо налицо. Конечно, никоим образом нельзя умалять героизма греков. Но все-таки очень странно, что могло внести такую неожиданную растерянность в ряды захватчиков, вселить страх в их сердца. Конечно же, не обошлось без вмешательства богов. И греки были убеждены: поддержку им оказал не кто иной, как Пан. Это он посеял панику среди персов, это он внушил им панический ужас и обратил в бегство.

Пану посвятили пещеру на афинском акрополе и ежегодно стали устраивать в его честь торжественные факельные шествия.

 Мне, козлоногому Пану, аркадцу, враждебному персам, 
 Верному другу афинян, место здесь дал Мильтиад, -

высечено было на одной из его статуй.

А как же все-таки было в действительности? В чем причины этой ослепительной победы в битве, которой древние греки гордились до конца своей истории?

Самый главный источник по истории греко-персидских войн, дошедший до нас, - это труд Геродота, современника событий. Именно его рассказ мы привели выше, и именно он рождает недоумение. Как разрешить его?

В самом деле, персы терпят сокрушительное поражение и теряют из 600 кораблей всего... 7. Оставив на поле боя 6400 человек (цифра совершенно фантастическая по сравнению с потерями греков!), они поспешно отплывают. Куда? Залечивать раны? Собираться с новыми силами? Вовсе нет - они направляются к Афинам.

А их главная ударная сила - конница? Она так и не принимает участия в боевых действиях, и историк даже не упоминает о ней. Невольно приходит мысль: не исказил ли Геродот подлинную картину событий? Действительно ли Марафонская битва - при всем ее значении - была столь грандиозным побоищем, как это казалось современникам?

Но здесь мы вторгаемся во владения другой Музы, на которую и перекладываем ответственность за правильность исторических сведений. У нее строгое лицо, она держит свиток и остро отточенную палочку в руках. Она погружена в размышление. Ей есть над чем подумать - Музе истории...