Предисловие [1990 - - Мифы, предания, сказки хантов и манси]

Ханты и манси - два близкородственных народа, живущие в Северо-Западной Сибири. Этнонимы "ханты" и "манси" образованы от самоназваний народов хантэ, кантах и маньси. В качестве официальных названий они были приняты после Великой Октябрьской социалистической революции, а в старой научной литературе и в документах царской администрации хантов называли остяками, а манси - вогулами. Эти названия использовались в течение нескольких веков и стали привычными не только для окружающего русского населения, но и для самих хантов и манси. Этнонимы "остяки" и "вогулы" нередко можно встретить и в современной зарубежной литературе.

Для обозначения хантов и манси как единого целого в научной литературе утвердился еще один термин - обские угры. Первая его часть указывает на основное место проживания, а вторая происходит от слова "Югра, Югория". Так называлась в русских летописях XI-XV вв. территория на Полярном Урале и в Западной Сибири, а также ее жители. Лингвисты ввели этот термин в генеалогическую классификацию, назвав языки хантов и манси угорскими (югорскими); в эту же группу входит родственный венгерский язык. Угорские языки наряду с прибалтийско-финскими, волжскими, пермскими и саамскими языками составляют финно-угорскую группу уральской языковой семьи (в нее кроме финно-угорских входят самодийские языки, на которых говорят ненцы, селькупы, энцы, нганасаны).

Происхождение и этническая история. Для понимания характера и особенностей культуры в целом, в том числе и устного народного творчества, хантов и манси необходимо иметь представление об их этногенезе. Проблема эта очень сложна, и исследователи по целому ряду вопросов не могут прийти к единому мнению. Исходя из того, что хантыйский и мансийский языки относятся к финно-угорской группе уральской языковой семьи, предполагается, что некогда существовала и общность людей, говорившая на этом праязыке.

Вопрос о том, где жила эта общность, занимает умы исследователей с середины прошлого века. Тогда была выдвинута гипотеза азиатского происхождения финно-угорских и самодийских языков. Позднее получила широкое распространение теория европейской прародины, выработанная в основном финскими и венгерскими учеными. Одни из них предполагали, что прародина могла находиться в Северо-Восточной Европе, не очень далеко от Урала, по мнению других, эта территория простиралась от Балтийского моря до Урала.

Известный советский археолог и этнограф В. Н. Чернецов предложил в 1940-х годах гипотезу, согласно которой история уральцев возводится к западносибирскому неолиту. Эту же концепцию по лингвистическим и палеонтологическим данным разрабатывает в последние годы венгерский академик П. Хайду [97, с. 138-190], которого поддерживают и другие венгерские ученые. Основываясь на названиях деревьев и спорово-пыльцевом анализе, они полагают, что в VI-IV тысячелетиях до н э. уральцы жили в Западной Сибири. В дальнейшем прауральский язык разделился на несколько обособленных групп. Первым этапом было отделение предков самодийцев от финно-угров на рубеже V и IV тысячелетий до н. э. Затем наступила финно-угорская эпоха, когда относительное единство сохраняли только предки современных финно-угорских народов. Процесс деления продолжался, и в начале II тысячелетия до н. э. завершилось формирование угорского праязыка - предка венгерского, хантыйского и мансийского.

В этот период происходят климатические изменения, вследствие которых граница степи сдвигается на север. Происходит, вероятно, и географическая передислокация угорских племен: часть из них сдвигается несколько на юг, где усиливаются их связи с южными соседями - праиранцами, и переходит, возможно под влиянием последних, от присваивающего к производящему хозяйству - животноводству и земледелию.

Вероятно, угры уже на очень раннем этапе разделились на две ветви: южную, в которой можно усматривать предков венгров, и северную - предков современных хантов и манси. В исследованиях последнего времени эта дифференциация объясняется причинами экономического характера, связанными с изменениями климата. Из-за нового потепления на рубеже II и I тысячелетий до н. э. граница тайги и лесостепи сдвинулась к северу примерно на 300 км. Область расселения угров стала непригодной для комплексного животноводческо-земледельческого хозяйства. Одна часть угорского населения (предки венгров) перешла к кочевому животноводству, а другая (предки хантов и манси) переселилась ниже по Оби, в оставшиеся пригодными для земледелия районы, и сохранила комплексное хозяйство. Несколькими столетиями позже, начиная с VII в. до и. э., наступило похолодание, и тайга вновь достигла своих прежних южных границ. В этот период началось движение венгров на юг, а во время великого переселения народов (V в. н. э.) они были увлечены на запад. Предки же обских угров с наступлением похолодания оказались в таежной зоне. В результате их расселения на запад от Уральских гор и в зону тундры они смешались с местным охотничье-рыболовецким населением, отказались от земледелия и животноводства и возвратились к присваивающему хозяйству. Они ассимилировали местное население, языковая принадлежность которого не установлена.

Несмотря на неясность и противоречивость в решении многих вопросов происхождения хантов и манси, исследователи единодушны в мнении о двухкомпонентности их культуры, вобравшей в себя традиции местных сибирских племен и пришлых с юга угров.

Важным фактором формирования и развития предков обских угров были контакты с другими этносами. Лингвисты говорят о возможности древних связей уральской языковой семьи с индоевропейской и тюркской, выявляют параллели между уральскими и юкагирскими, чукотско-камчатскими, эскимосско-алеутскими языками. Для угорской эпохи обнаружены языковые следы угорско-праиранских культурно-исторических связей; исследуется вопрос об угорско-тюркских и угорско-пермских языковых параллелях.

Этническая история хантов и манси в XVI-XIX вв. прослеживается уже по письменным источникам. В XVI в., по данным русских летописей и документов, остяки (ханты) жили по средней и нижней Оби и на притоках Казыме, Куновате, Сыне, Северной Босове с Люпином, возможно, на верхней Елозьте и на Тазу, по Иртышу и его притоку Демьяне. Они упоминаются также на Конде, в верховьях и среднем течении Туры, на Чусовой и ее притоках Сылве и Ирени, на Нице, в Пелымском уезде. Вогулы (манси) в это время проживали по Чусовой, Тагилу, Нейве, Кокою, Баранче, Вишере, Печоре, средней и нижней Лозьве, Сосьве, Ляле, Конде. Примерно так же расселялись ханты и манси в XVII в. (здесь и далее см. [91]).

После разгрома Сибирского ханства Кучума в конце XVI в. западная часть Сибири - по Оби и Иртышу с притоками - была присоединена к Московскому государству, и татары стали уходить с некоторых угорских земель. В XVII в. началось освоение Западной Сибири русскими. Вначале здесь были сооружены остроги, позднее превратившиеся в города (Березов, Обдорск, Тюмень, Сургут, Нарым, Томск и др.). Начавшееся затем переселение крестьян привело к тому, что к концу XVII в. численность русского населения стала выше, чем коренного. Хантов в начале XVII в. было 7859 человек, манси - 4806 человек. В конце XIX в. хантов насчитывалось 16 256 человек, манси - 7021 человек. Возрастание численности происходило не столько за счет естественного прироста, сколько за счет выявления новых ясачных плательщиков. В этот период обско-угорское население постепенно переселялось с юга на север и с запада на восток, В XVIII - XIX вв. все этнографические группы хантов и манси были в разной степени смешаны: южные ханты и манси - с татарами, западные манси - с русскими и хантами, северные ханты - с. ненцами и хантами более южных районов, средне- и верхнеобские ханты - с южными хантами и селькупами, ваховские ханты - с селькупами и отчасти кетами. В XIX - начале XX в. шел сравнительно быстрый процесс ассимиляции некоторых групп обско-угорского населения.

В настоящее время ханты и манси живут в Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком автономных округах Тюменской области, а небольшая их часть - в Томской, Свердловской и Пермской областях. Ханты населяют бассейны средней и нижней Оби с притоками: Васюган, Вах, Аган (с Тромъеганом), Юган, Пим, Салым, Иртыш (с Кондой и и Демьянкой), Казым, Назым, Сыня, Куноват. Манси живут между Уральскими горами и Обью: по бассейну нижней Оби, по притоку Оби Северной Сосьве (с Ляпином), притоку Иртыша Конде (с Юкондой), по Тавде и ее притокам - Лозьве, Вагилу, Пелыму. По данным переписи 1979 г., хантов насчитывалось около 21 тыс., а манси - более 7,5 тыс. человек.

В занятиях, материальной и духовной культуре (включая фольклор), в социальной организации у разных групп имеется своя специфика. По наиболее общей классификации, манси разделяются на южную, западную, северную и восточную группы, а ханты - на южную, северную и восточную. Эти крупные этнографические группы делятся на более мелкие, называемые обычно по месту проживания - реке или административному центру (например, сосьвинские манси - по реке Северная Сосьва, березовские ханты - по поселку Березово, бывшему уездному, а ныне районному центру и т. д.).

Язык хантов и манси состоит из множества диалектов, различающихся иногда настолько, что их носители не понимают друг друга. Новейшая классификация обско-угорских языков принадлежит крупнейшему венгерскому финно-угроведу П. Хайду [97, с. 36-48]. В хантыйском языке он выделяет северную группу диалектов, распространенных между устьем Оби и поселком Шеркалы: обдорский, ляпинский, сынский диалект хантов поселка Мужи, шурышкарский, казымский, шеркальский; к южной группе он относит диалектную область на юг от Шеркалов до устья Иртыша с его нижним течением: иртышский, кондинский и демьянский диалекты (сейчас почти исчезнувшие) и переходные к северной группе низямский и кеушинский диалекты; к восточной - диалекты, расположенные в Среднем Приобье: салымский, сургутский (тромъеганский, юганский, малоюганский, пимский), ваховский, васюганский, вартовский. У манси северный диалект расчленяется на ряд более мелких говоров: ляпинский, сосьвинский, обской, верхнелозьвинский; западные диалекты распространены по берегам средней Лозьвы, нижней Лозьвы, Пелыма и Вагила (часть из них ныне уже исчезла); к восточным диалектам относятся нижне-, средне-, верхнекондинский; в южную диалектную группу входят манси Тавды (ныне их можно считать практически исчезнувшими).

Письменность и литературный язык начали создаваться для хантов и манси с 1930-х годов. Единого литературного хантыйского языка не существует, издания базируются на разных диалектах из-за больших различий между ними. Мансийский литературный язык ориентирован на северный диалект.

В антропологическом отношении ханты и манси являются наиболее характерными представителями уральского антропологического типа, к которому относятся также селькупы и западные ненцы. По своим основным признакам этот тип занимает промежуточное положение между монголоидной и европеоидной большими расами.

Территория проживания хантов и манси, расположенная к востоку от Уральского хребта, представляет собой в основном обширную низменность, прорезанную многочисленными реками бассейна крупнейшей реки Сибири - Оби. Большую часть территории покрывают громадные болота. Климат суровый, резко континентальный. Леса главным образом хвойные, богаты зверем и птицей, реки - рыбой.

Традиционное хозяйство и материальная культура хантов и манси конца XIX - начала XX в. сохранили многие свои черты до настоящего времени. Большая часть населения ведет типично таежный образ жизни. Это полуоседлые охотники и рыболовы, занимающиеся, кроме того, оленеводством на севере и скотоводством на юге. В зависимости от местных географических условий на первый план выступал один из названных видов занятий. У жителей бассейна Оби и низовий ее притоков основным занятием было рыболовство, а в верховьях рек занимались главным образом охотой. Практиковалась сезонная рыбная ловля на Оби, куда выезжали на лето семьи, живущие по ее притокам. Здесь они добывали рыбу не только для личных нужд, но и на продажу. Круглогодичный лов рыбы для пропитания велся и в близлежащих от жилья водоемах. Наиболее древним традиционным способом был лов с использованием заграждений из кольев и прутьев (запоры), с давних пор известны также уды и сетные ловушки.

Охотничий промысел включал добычу мясных и пушных животных. Среди мясных первое место занимали лось и олень, боровая и водоплавающая птица. Медведя промышляли лишь изредка. Пушная охота издавна имела товарное значение, здесь на первом месте стояла добыча белки. Практиковались так называемые "пассивные" и "активные" способы добычи: в первом случае охотник ставил ловушку (черкан, слопец, плашку, капкан, и др.) и проверял ее время от времени; во втором он преследовал зверя и убивал копьем, из лука или ружья.

Оленеводство у большинства групп служило транспортным целям, и оленей в хозяйствах было немного. В качестве основной эта отрасль была известна лишь у нижнеобских хантов и у манси, живущих в предгорьях Урала. Другим домашним животным была собака; их использовали на охоте и запрягали в нарту.

Основным средством передвижения по воде служили лодки-долбленки (обласки) и большие дощатые каюки. Зимой использовали лыжи, ручные, собачьи и оленьи нарты.

Большая часть хантов и манси вела полуоседлый образ жизни. У охотников и рыболовов для каждого времени года имелось сезонное поселение и жилище. С наступлением соответствующего сезона семья переезжала и жила, как правило, весь сезон на одном месте. Оленеводы перекочевывали чаще.

У хантов и манси удивительно много типов жилищ. Одни из них были временными, разборными, а другие - постоянными. Для ночлега в пути летом сооружали временный навес или заслон у костра, а зимой выкапывали снежную яму. Постройки с каркасом из жердей и покрытием из бересты очень разнообразны по форме. Это и шалаши с двускатной и односкатной крышей, и полусферические, полуконические и конические постройки - чумы. Чум покрывали не только берестой, но и шкурами, а в настоящее время для этого используют брезент. Постоянными, неразборными жилищами служили землянки или полуземлянки и наземные постройки из бревен и досок. Из них особенно интересны древние полуземлянки с опорными столбами и шатровой крышей. В древности они имели вход через крышу. Срубные постройки различались по конструкции крыш: плоской, односкатной, двускатной. Во временных постройках очагом служил костер, а в постоянных - чувал, напоминающий камин, сделанный из обмазанных глиной бревен. На улице ставили глинобитную печь для выпечки хлеба.

Во временных постройках на спальные места настилали циновки и шкуры. В постоянных жилищах имелись нары, также застилаемые. Полог из ткани изолировал семью и, кроме того, защищал от холода и комаров. Своего рода "микрожилищем" для ребенка служила колыбель - деревянная или берестяная. Непременной принадлежностью каждого дома был столик на низких или высоких ножках.

Для хранения домашней утвари и одежды устраивали полки и подставки, вбивали в стены деревянные штыри. Каждый предмет находился на отведенном ему месте, некоторые мужские и женские вещи хранились раздельно.

Разнообразны были хозяйственные постройки: амбары - дощатые или бревенчатые, навесы для вяления и копчения рыбы и мяса, конические и односкатные хранилища. Строились также укрытия для собак, сараи с дымокурами для оленей, загоны для лошадей, стойки и хлева. Для привязывания лошадей или оленей устанавливали столбы, во время жертвоприношений к ним привязывали жертвенных животных.

Кроме бытовых существовали общественные и культовые сооружения. В "общественном доме" хранились изображения предков данной социальной группы, устраивались праздники или собрания. Наряду с "гостевыми домами" они упоминаются в фольклоре. Существовали особые постройки для менструирующих женщин и рожениц - так называемые "маленькие дома". В поселках или глухих, труднодоступных местах строились амбарчики для хранения предметов культа. У северных групп обских угров имелись миниатюрные домики, в которые помещали изображения умерших. В некоторых местах строили навесы для хранения медвежьих черепов.

Предметы домашнего обихода изготовлялись почти исключительно из местных материалов. Каждая семья имела множество берестяных емкостей разной формы и назначения: плоскодонные сосуды, кузова, коробки, табакерки и т. д. Из дерена мужчины вырезали блюда, ступы, кадушки, черпаки, ложки. Оригинальны были коробки и тарелки, плетенные из корней кедра или из расщепленных веток черемухи (сарги). Из привозной посуды ценились котлы и фаянсовые чайные чашки. В мешках и сумках разных размеров, сшитых из шкур и тканей, хранили одежду и мелкие предметы. Женщина имела игольник и нитки из сухожилий. Необходимой принадлежностью в хозяйстве были стружки, которыми вытирали посуду, лицо и руки, перекладывали бьющуюся посуду, использовали их и как гигроскопический и перевязочный материал. Наструганные и измельченные гнилушки подкладывали под ребенка в колыбель.

Основной пищей у хантов и манси в прошлом были рыба и мясо. Рыбу ели сырой (свежепойманную и мороженую), вареной и жарено-сушеной или вяленой. Из внутренностей вытапливали рыбий жир, употреблявшийся с разными продуктами - рыбой, ягодами, мучными изделиями. Основным источником мяса были крупные промысловые звери - лось и дикий олень. Домашнего оленя забивали для пропитания только владельцы больших стад. Почки, печень, костный мозг, глаза, уши, губы, а иногда и мясо ели сырыми, но обычно мясо варили. Боровую и водоплавающую птицу ели в вареном виде или вялили и коптили. Из дикорастущих потребляли главным образом ягоды, собирали и некоторые растения. Грибы считались "нечистыми", их не ели. Глубокие корни имеют у хантов и манси традиции приготовления некоторых блюд из муки и круп, но хлеб стал широко потребляться только в недавнее время. Напитками служили вода, отвар чаги и другие растительные отвары. Очень популярен был плиточный чай. Многие курили, нюхали и сосали табак.

В одежде хантов и манси некоторые виды были одинаковыми у мужчин, женщин и детей. Вместе с тем здесь более, чем в других предметах материальной культуры, заметны были межгрупповые различия. Так, у северных групп в верхней мужской одежде преобладала глухая (без разреза спереди, надеваемая через голову), у южных и восточных - распашная. Глухая меховая одежда, не имеющая разреза спереди, была трех видов: малица, гусь (кумыш) и парка. Первую носили мехом к телу, а гусь и парку - мехом наружу. Парка была нарядной одеждой, а кумыш надевали в дорогу поверх малицы. Мужчины подпоясывали все виды верхней одежды поясами. Женщины повсеместно носили распашную верхнюю одежду, но у каждой группы был свой покрой. Некоторые виды женской одежды (штаны, рубаха, халат, платок, обувь) не отличались от мужской; специально женскими были набедренный пояс-повязка, двойная шуба из оленьих шкур, большие головные платки. На севере зимнюю одежду шили по большей части из оленьих шкур, а южнее - из сборного меха в сочетании с тканями. В старину использовали еще один оригинальный материал - рыбьи кожи. Из них шили штаны, рубахи, кафтаны. Мужчины летом носили верхнюю одежду из тканей (шабур, кафтан, халат), либо выношенную зимнюю - глухого покроя.

Обувь была разных покроев: для лета - поршневидная (с загнутой подошвой, присборенной над ступней), короткие черки и черки с пришивным длинным голенищем из ткани или кожи; зимой носили длинную обувь, целиком сшитую из камусов - шкур с ног крупных животных. Внутрь клали травяные стельки, надевали шерстяные либо меховые чулки.

Головным убором служили капор, платок или капюшон малицы и гуся. Своеобразны были так называемые ложные косы - пучки волос, перевитые цветным шнурком. В некоторых районах было принято стричь волосы особым образом либо их носили нестрижеными. Мужчины и женщины очень любили кольца, особенно из белых металлов. Женщины носили также нагрудные и особые наносные украшения.

Одна из особенностей материальной культуры обских угров - широкое распространение орнамента. Узорами украшали одежду, обувь и вязаные чулки, рукавицы, головные уборы, шейные и нагрудные украшения, пояса, игольники, подушки, сумки, коробки, кузова, колыбели, мелкие предметы из кости, ткацкие станки, луки и колчаны, выбивалки снега, лодки и весла, металлические и костяные пряжки и многие другие предметы, даже лепешки из черемухи.

Особенно богат и разнообразен орнамент на берестяных изделиях, выполняемый различной техникой. Вероятно, самой древней была техника выскабливания. Любопытно, что в одной из мифологических сказок (№ 25) это искусство передает своей человеческой дочери медведица; для подошедших охотников выброшенная из берлоги орнаментированная коробочка служит знаком, что они имеют дело не с животным, а с человеком. Для изделий из бересты характерно введение в орнамент упрощенных изображений животных, изредка - всадников. Прямолинейным геометрическим узорам на бересте близок и мозаичный орнамент на меховой одежде. Вышивки на одежде южных хантов богаче и разнообразнее по мотивам, чем на севере. Некоторые старинные рубахи здесь почти сплошь покрыты вышивкой. Повсеместно одежду украшали бисером. Резьба по дереву и кости не имела у хантов широкого распространения.

При всем локальном разнообразии декоративное искусство хантов и манси отличается внутренним единством. Лучшее исследование по этому вопросу принадлежит С. В. Иванову [62, с. 43-162].

Социальная организация обских угров - дискуссионная проблема (см. [92]). Одни авторы подчеркивали существование у них родового строя, другие - дуально-фратриальной организации; высказывалась точка зрения о наличии элементов феодализма в обско-угорском обществе. Для реконструкции общественных отношений у предков хантов и манси использовались и фольклорные данные. Особенно подробно это сделал С. К. Патканов, опираясь на героические сказания и песни иртышских хантов, относящиеся, по его мнению, к XIV - XV вв. [41]. Судя по ним, ханты находились на рубеже классового общества, а страна была разделена на мелкие "княжества" с городком в центре и с богатырем-воином во главе. Некоторые из воспеваемых городков С. К. Патканов соотносит с реально существующими археологическими памятниками-городищами.

По мнению М. Ф. Косарева [65], социальная структура, описанная в героических сказаниях хантов, начала складываться с рубежа бронзового и железного веков (I тысячелетие до н. э.). Это связано с выходом таежного населения на крупные западносибирские реки ("большие дороги") и усилением связен с югом, где в это время возрастает спрос на пушнину. В обмен на нее поступают предметы роскоши, которые скапливаются в руках родовой верхушки и военной знати. Усиливается политическая власть последних. На смену мирной жизни приходит эпоха захватнических войн и грабительских походов. Вся Западная Сибирь покрывается городками-крепостями. Например, в районе г. Сургут, на участке протяженностью 8-9 км, открыто шестьдесят городищ и сотни поселений, относящихся к периоду с конца бронзового века по средневековье. При раскопках городищ, расположенных обычно на возвышенностях, обнаруживают оборонительные сооружения в виде валов и рвов, окружающих сравнительно небольшое поселение.

Укрепленные городки богатырей, военные союзы южных хантов известны по фольклорным и ранним историческим источникам. Фольклорные же материалы северных хантов и манси и восточных хантов рисуют более архаичную картину. Здесь общественные отношения выглядят демократичнее, роль женщины - выше. Архивные источники XVII в. также свидетельствуют о социальной дифференциации у отдельных групп обских угров. Русские застали в Западной Сибири какие-то объединения, которые были положены в основу введенного позднее административного деления на волости. Во главе поселков (юрт) и волостей стояли "лучшие люди", "князцы" -должностные лица, назначенные администрацией. Большая их часть происходила из влиятельных семей.

В разных источниках зафиксировано деление хантов и манси на "роды" и "поколения", "фамилии" и "породы"; в названия крупных территориальных групп включалось также понятие "народ". В. Н. Чернецов, обобщив литературные данные и богатый собственный материал, пришел к выводу о существовании у обских угров в прошлом фратрии и рода [99; 103]. Об этих же социальных единицах писал В. Штейниц по хантыйским материалам [130]. Под фратриями подразумевались две группы, на которые делились северные ханты и манси - Пор и Мось, характерной особенностью которых был запрет на заключение брака внутри группы. Мужчина Мось мог жениться только на женщине Пор, и наоборот. Члены одной фратрии считались кровными родственниками и вели свое происхождение от одного мифологического предка. У фратрии Пор предком считался медведь, у Мось - женщина Калтась, которую представляли в виде зайца или гусыни. Они являлись главными тотемами, но кроме них были и тотемы других уровней: у Пор - кедр, лиственница и растение порых, у Мось - Мир-сусне-хум (сын Калтась) и береза. У каждой фратрии был собственный центр: у Пор - Вежакоры, у Мось - Белогорье, оба селения располагались на Оби. Они считались местообитанием тотемов, здесь проводились общефратриальные празднества и обряды. Одним из правил для членов фратрии было соблюдение тайны обрядов и священных сказаний.

Фратрии Пор и Мось, их общественные и религиозные функции зафиксированы только у северных обских угров, а в других районах экзогамные группы имели свои особенности. Например, у восточных хантов групп было не две, а три, и они носили названия Лося, Бобра и Медведя. Нет сведений о существовании Пор и Мось у южных хантов и манси.

Дискуссионным является и вопрос о роде у обских угров. В. Н. Чернецов выделил у них такие признаки рода, как экзогамия, родовое имя или самоназвание по имени тотема, богатыря или выдающегося человека, общеродовой знак (тамга), личные имена родового происхождения, вера в общего предка и родовой культ его, наличие родового кладбища и кровная месть за убитого сородича. Позднее вопрос о роде был подробно исследован 3. П. Соколовой [92; 93 и др.]. Она пришла к выводу о большой аморфности родовой системы хантов и манси в XVII-XIX вв. и предположила, что род как экзогамная единица так и не выделился из недр дуально-экзогамной организации. Вместо рода, считает 3. П. Соколова, у обских угров существовала локально-тотемическая, или генеалогическая, группа. По своим признакам она весьма близка роду, но в отличие от него не обладает собственной экзогамией.

Основными единицами обско-угорского общества в XVII - XIX вв. были семья и юрта-поселок [92]. В это время существовали большие семьи, состоящие из нескольких брачных пар, проживающих в одном доме и сообща владеющих угодьями. Наряду с большими были и малые семьи. Семья была патриархальной: главой считался мужчина, счет родства велся по мужской линии, дети при разводе оставались у отца, женщина во многом зависела от мужчины. Однако говорить о приниженной роли женщины было бы неправильно. Имеются данные и об относительно свободном положении женщины в семье, возможности для нее развода, при котором дети оставались у матери, о культе женщины-родоначальницы и т. п.

Поселки были, как правило, небольшими и состояли из одной или нескольких семей. В XIX - XX вв. часть угодий находилась в коллективном владении, а часть - в семейном. К началу XX в. стали оформляться территориальные общины. В этот период получила дальнейшее развитие социальная дифференциация, особенно на Оби и Иртыше, где хозяйничали русские рыбопромышленники и торговцы, и начинали складываться патриархально-феодальные отношения. Ко времени Октябрьской революции среди хантов и манси уже наметились элементы классового расслоения, но эксплуатация нередко носила скрытые формы и была замаскирована традициями первобытнообщинных отношений в виде взаимопомощи. Как и в других сферах жизни, в социальной организации и общественных отношениях у отдельных групп обских угров имелись определенные различия.

Религиозные воззрения и обряды. Религия и фольклор хантов и манси были тесно переплетены, что свойственно обществам на ранних стадиях исторического развития. Их мифология была системой первобытного мировосприятия и включала зачатки донаучных представлений о мире и человеке, об истории общества, разные формы искусства, философии и религии. Поэтому нередко исследователи религии и мировоззрения обских угров привлекают в качестве источника фольклор, для понимания которого, в свою очередь, важны верования и обряды. Им посвящено множество сообщений, статей и ряд монографий [56; 57; 67; 68; 81; 101; 102; 115; 118-120; 124; 131 и др.].

Попытаемся вкратце изложить систему религиозных верований хантов и манси, уделяя особое внимание тем моментам, которые важны для целей нашего сборника, - представлениям о сверхъестественных существах, выступающих и в качестве фольклорных персонажей, и как объекты почитания в верованиях.

Вера в духов, или анимизм, пронизывает всю религиозную систему обских угров. Поражает число этих духов, сложная картина их взаимоотношений. Лучший знаток этого вопроса К. Ф. Карьялайнен писал в начале XX в.: "У современных остяков мир духов очень богат, настолько богат, что, наверно, никогда никому не удастся выявить число и имена всех этих духов, являющихся... предметом почитания и страха" [119, с. 4]. Он разделяет духов на три категории: "домашние", "местные" и "всеобщие". Мы начнем их характеристику с последней категории, так как "всеобщие" духи фигурируют в космогонических мифах, открывающих сборник.

Традиционные космологические представления основаны на практических наблюдениях и географически ограничиваются собственной областью проживания и ее ближайшим окружением. Вселенная расчленена на три главные космические зоны: небо торум, землю мув (хант.), ма (манс.) и подземный мир кали-торум (хант.), хамал-ма (манс.). В соответствии с этим троичным членением выделяются три главных божества. Пантеон возглавляет небесный бог, его самые известные названия - Торум (Тором, Турым, Торэм) и Нум-Торум. Полисемантический термин торум означает "небо", "вселенная", "край", "погода", "эпоха", "высшее существо"; нум - "верхний", "южный"; Нум-Торум "верхний бог".

В мифологии имя бога имеет много синонимов и употребляется с разнообразными эпитетами, причем в некоторых из них вообще нет слова Торум. У хантов его называют Ент-Торум "Великий Торум", Санки-Торум "Светлый Торум", Сорни-Торум "Золотой Торум", Йем-Савки "Добрый свет", Алле-ики "Большой старик", Иаги-ики "Белый старик" и т. д. Мансийские обозначения: Яны-Торум "Великий Торум", Вайкан-Торум "Белый Торум", Нум-пос, Сорни-пос "Верхний золотой блеск", Пойрыхщ "Господь" и др. Особенно значительное положение он занимает в мансийском фольклоре, хотя в актуальных верованиях его культ более выражен у хантов [119, с. 258-259].

Небесный бог является создателем земли, подателем дневного света, охранителем морали и миропорядка. Он достал солнце и луну, вызвал "священный потоп". Кроме того, он определяет срок жизни каждого человека, дает удачу в промыслах, к нему обращаются с просьбами о здоровье и т, д.

Каким предстает небесный бог в народной фантазии, отчасти видно по текстам сборника. В мансийском фольклоре он рисуется следующим образом. На верхнем (иногда на седьмом) небе выстроен его священный дом "с серебряным дымоходом, золотым дымоходом". Дом его полон богатства, в нем семь отделений, в одном отделении хранятся книги судьбы, куда занесены жизненные пути каждого человека. Перед домом - столб для привязывания верховых лошадей. На священном лугу с золотой травой пасутся лошади, коровы и олени. Небесный бог охотится в обширных лугах и лесах. У него есть и слуги, а также кузнецы и плотники; Крылатый(ая) Калм обеспечивает быструю передачу приказов и новостей. Внешне небесный бог - седой старец в сияющих золотом одеждах. Сидя на небе на золотом стуле, он держит в руке посох с золотым набалдашником и наблюдает в дыру за жизнью на земле. Его глаза, подобные восходящему солнцу, величиной "с Обь, с море", его уши "величиной с лист кувшинки, как уши черной дикой утки с тонким слухом".

В триаду главных божеств наряду с Нум-Торумом входит Калтась-анки, Мых-ими (хант.), Калтась-эква, Ма-анква, Йоли-Торум-сянь (манс.). В фольклоре ее эпитеты - "кожистая земля, волосатая земля". Это богиня земли, защитница от болезней и подательница детей (в последней функции ей близка восточнохантыйская Пугос, считающаяся также матерью огня). До создания мира ее жилищем служил город, укрепленный на семи цепях между обоими мирами. Оттуда она была спущена Нум-Торумом на землю (или сброшена туда за проступок, из-за ссоры и т. д.). Но ее просьбе Нум-Торум создал светила и остановил качающуюся землю, она оживила людей дыханием и выпросила для них у неба пищу.

Под именем Калтась у северных обских угров известен также местный дух женского рода, святилище которого находилось в юртах Калтасянских, в низовьях Оби. Хантыйская Пугос также, по одним данным, живет на небе, а по другим - в верховьях р. Вах. Под влиянием христианства Калтась стала восприниматься как "божья матерь".

В фольклоре хантов имеется образ Торум-матери, но всегда в сочетании с Торумом-отцом. Анализируя этот образ, К. Ф. Карьялайнен возражает С. К. Патканову, считавшему его "небесной матерью", женой Торума, и расценивает слово Торум-анки только как параллелизм, поэтическое добавление для выражения одного понятия Торум-отец - Торум-мать [119, с. 303]. Но материалам восточных хантов, эти понятия все-таки различаются, и Торум-анки выступает вместе с Торумом - создателем людей, но в верованиях она действительно не фигурирует.

Нижний мир - мир мертвых, царство болезней и смерти, место обитания брата (или сына) Нум-Торума, известного под именами Куль, Кынь-лунк (хант.), Хуль-отыр (манс.). В космогонических мифах он выступает то как партнер Нум-Торума, то как носитель враждебного людям начала. В мифах творения Куль противостоит Торуму: выпрашивает у него и прячет светила, вредит при создании людей, соблазняет их на нарушение запретов и указаний Торума, создает вредоносных животных и т. д. Он забирает в свое царство тех людей, которых обрек на смерть Торум. Но одним данным, Куль сброшен отцом с неба, по другим - родился под землей. У него есть большой город, золотой дом, дети. В мансийских представлениях он несколько обособлен, его считают водяным или лесным дьяволом, чертом [115, с. 126]. Как и Калтась, Куль был не только всеобщим, во и местным духом-покровителем манси в сел. Ясунт. Этого духа изображали в виде антропоморфной фигуры из дерева с заостренной головой.

Небо с землей и земля с подземным миром соединяются отверстием. В фольклоре упоминаются "городской столб", олицетворяющий мировой столп, и лестница, по которой можно подняться на небо. Посредничество между космическими зонами осуществляют культурный герой - младший сын Торума и Крылатый(ая) Калм.

Наряду с вертикальным членением мира в мифах имеется и горизонтальное, отражающее, вероятно, более ранние воззрения [67, с. 171]. Герои- посредники между мирами путешествуют и в горизонтальном и в вертикальном направлении. На юге, в полуденной стороне, находится Мортим-ма "южная земля" (манс.), где живет пара стариков - Мортим-эква и Мортим-ойка. Туда прилетают на зиму перелетные птицы, которые становятся красивыми, когда их пропустит между колен Южная старуха. Старики оживляют птиц, бросая их кости и пух в озеро с живой водой, в нем они омолаживаются и сами. Вход в Мортим-ма загораживает камень и железный перевес. Север отождествляется с нижним миром - миром мертвых. Но бытующим воззрениям северных хантов и манси, душа умершего уходит вниз по Оби в море, где у мыса Хом (манс. Хоманёл) находится отверстие в нижний мир. Посреди моря имеется земля щоращ топал ма (манс.), где живут души мифологических существ менквов (см. ниже).

Общая трехчастная вертикальная картина мироздания усложнена у некоторых групп обских угров дополнительными членениями. Так, согласно мансийской мифологии, над "землей возвышаются три веба: ближайшее к земле - это уже известный нам Нум-Торум, выше расположен Корс-Торум, а еще выше - Косяр-Торум [10, с. 20]. Но хантыйским представлениям, небо состоит из семи ярусов. Наиболее сложная картина строения мира зафиксирована у васюганских хантов: первый из семи этажей веба здесь рисуется состоящим из нескольких частей, ближайшая к земле называется "сосновое болото середины неба", затем "хребет березовой горы середины веба" и "водянистое море середины неба" [119, с. 263].

У северных обских угров троичность деления распространяется и на подземный мир. О двух самых нижних его ярусах известно очень мало; у манси второй ярус называется "мир вышиной с хорей", а третий - "мир вышиной с собачий хвост" [10, с. 20-21].

В ряде версий главный верхний дух Нум-Торум - третий из наследных небесных божеств; у манси он считается сыном Корс-Торума и внуком Косяр-Торума, а у северных хантов - сыном Нум-Курыса и внуком Нум-Сивеса. Узами родства связаны и другие персонажи мансийского пантеона: братьями и сестрами Нум-Торума считаются божество подземного мира Куль-отыр, высшее женское божество Калтась-эква (в других вариантах она - жена Нум-Торума), богиня огня Най-эква, а также божество солнца Хотал-эква "Солнце-старуха" (у хантов ее имя Хатл-ими, Катль-ими) и божество месяца Этнос-ойка "Ночной свет-старик" (у хантов Тылась-ики "Месяц-старик"). Солнце олицетворяет жару, а месяц - холод; в мифах они иногда рисуются как супружеская пара.

Небесные светила почти не фигурируют в верованиях [120, с. 53-55; 115, с. 87], а божество огня, наоборот, занимает в религиозных верованиях весьма значительное место, но фольклорных произведений о нем немного. Персонификация огня проявляется в названиях Най-эква (манс.), Пугосанки, Най-анки(хант.) "Огонь-мать" (най употребляется также в значении "героиня", "владычица"). В некоторых районах существовали представления и об особом духе огня. Повсеместно огонь являлся объектом более или менее значительного культа, наиболее развитые его формы существовали на Иртыше. С огнем обращались почтительно и заботливо, ему приносили жертвы. С помощью огня угадывали будущее, на нем клялись, огнем или дымом отпугивали злых духов [120, с. 54-68]. В фольклоре огонь фигурирует главным образом в космогонических мифах. Роль его в сотворении мира, представление о вечности и неуничтожимости огня, образ жидкого огня (огненного потопа) и идея конца мира сближают обско-угорскую традицию с иранской [110]. Из природных явлений почитанием пользовались ветер (особенно у южных групп) и гром, убивающий молнией злых духов из лука-радуги.

Среди всеобщих духов, стоящих рангом ниже, хорошо известны лесной дух Унт-тонх, Вонт-лунк (хант.), Кумпэленг (манс.), которого в песнях называют "волосатоглазый, волосатоногий". Считается, что он имеет человеческий облик, живет в чащобе и помогает в охоте. Ему приносят жертвы весной и осенью.

Более значительным является водяной дух Йенк-тонх, Йенк-ики (хант.), или "водяной царь" Вит-хон (манс.). Водяной дух, как и лесной, вездесущ, т. е. может проживать в любом водоеме, в то время как водяному царю приписывается определенное местожительство - в устье Оби, на территории ненцев. В воде у него город, населенный многими жителями, и имеются дети; на его дочери женится культурный герой, который соревнуется в хитрости с сыновьями водяного царя (№ 136). Вит-хон фигурирует главным образом в мансийских мифах, которые о происхождении его самого умалчивают, - видимо, не случайно К. Ф. Карьялайнен считает, что водяной царь стал фольклорным персонажем под влиянием извне [119, с. 234]. Но бытующим воззрениям, водяной дух и водяной царь дают людям рыбу, но первого можно просить и о лесной добыче; для того и другого устраивают жертвоприношения. Изображений лесного и водяного духов не делали,. известно лишь об изображении водяного царя на привозном серебряном блюде (см. № 160).

Ко всеобщим относятся и духи болезни, среди них упомянутый выше Куль, Кынь-лунк, живущий на земле или под землей, и дух Тярн. Кроме того, были известны дух оспы и духи других болезней. Точных данных о культе этих существ нет.

Следующая категория духов - это сверхъестественные существа, имеющие силу на определенной территории или оказывающие влияние на ту или иную социальную группу, по терминологии К. Ф. Карьялайнена - "местные" и "родовые". Они живут везде, где поселился или ходит за добычей человек. Их основная обязанность - помощь в добыче пропитания. У отдельных духов есть определенная "специализация", т. е. одни дают главным образом дичь, другие охраняют оленьи стада и т. д. Они обеспечивают также счастье и благополучие (что более характерно для личных духов). Отношение к духу чрезвычайно просто, и человек считает себя вправе наказать его, если дух недостаточно усердно исполняет просьбы. Чтобы умилостивить духа, к нему следует относиться соответственно: приносить подарки, не называть обидными словами, не осквернить местожительства духа. "Дух добр, милостив и готов помочь, пока человек ведет себя правильно по отношению к нему... Разгневанного духа нужно умилостивить, восстановить прежние добрые отношения, ибо без помощи духа, а особенно при oего немилости жизнь становится для человека задачей, превосходящей его силы" [119, с. 35].

К наиболее значительным духам этой категории относятся "дети" Торума. Сведения о них содержатся главным образом в фольклоре. Чаще всего упоминаются семь сыновей Торума и одна дочь; в некоторых местах считается, что дочерей вообще нет; в фольклоре хантов Васюгана упоминается один сын. Дети были спущены Торумом на землю для управления делами людей, и некоторые из них стали местными духами-покровителями. Имена детей различаются у разных групп хантов и манси. Например, на Югане ими считался Кон-ики "Господин-старик", Ягун-ики "Юганский старик", Ас-ики "Обской старик", Вой-ортики "Звериный хозяин-старик" и Лар-ики "Низины старик". На Иртыше особым почитанием пользовался Ас-ики. У северных манси имена семи сыновей Торума (по старшинству): Полум-Торум "Пелымский Торум", Ас-ях-Торум "Обского народа Торум", Нёр-ойка "Урала старик", Аут-отыр "Реки Аут богатырь", Ай-Ас-Торум "Малой Оби Торум", Тахткотль-Торум "Середины Сосьвы Торум" и младший Мир-сусне-хум "За миром наблюдающий человек".

Последний из них занимает особое положение в пантеоне обских угров - это их культурный герой и главный покровитель. В религиозных воззрениях он носит имена Орт-лунк "Князь-дух", Орт-ики "Князь-старик", Мастерко, Ворт "Господин, Князь, Герой", Нум-сорни "Верхний-золотой", Сорни-орт "Золотой князь", Кон-ики "Господин-старик", Кантых-кан "Хантыйский князь", Торум-пах "Торума сын", Торум-тонх-ики "Бог-дух-старик", Эны-ики "Большой старик", Троитьс-ики "Троицы-старик", Пайрыхсы (перевод неясен).

Особенно важная роль отводится этому образу у манси. Его мифологические и культовые имена: Тарыг-пещ-нималя-сов (точного перевода нет), Сорни-отыр "Золотой богатырь", Сорни-хон "Золотой владыка", Отыр "Князь, Богатырь", Мастыр, Отыр-ойка "Князь-старик", Лунт-отыр "Гусь-богатырь" с эпитетом "Золотой, в образе золотого гуся", Лусн-хум "Всадник", Али-хум "Верхний человек" (т. е. живущий в верховьях реки), Ас-талях-хум "Верховьев Оби человек". В качестве эпитета чаще всего встречается северомансийское Мир-сусне-хум "За миром наблюдающий человек"; у северных хантов ему соответствует Мир-сэвити-хо, а у южных хантов - редко встречающееся "Человек многих стран, странник многих стран". Сказочное имя этого героя у хантов - Ими-хиты "Бабушкин внук" (Тетин племянник), Альви, Альвали; у манси - Эква-пырись "Женщины сынок", или Эква-пыпырись "Сынок сына женщины". С его именем в сказках обычно употребляется эпитет "В песнях прославляемый человек, в сказках прославляемый человек".

В верованиях и обрядовой поэзии он рисуется как всадник на белом восьмикрылом коне, объезжающий мир на высоте облаков, это "царь идущих облаков". Когда он спускается на землю, под ноги коню нужно ставить серебряные тарелочки; по этому элементу образ Мир-сусне-хума связывают с солярным культом. Его зооморфный облик, в котором он выступает и в фольклоре и в верованиях, - речной гусь. Главное святилище этого духа было на Оби, в устье Иртыша, в сел. Белогорье, где русскими был построен Троицко-Белогорский погост. Там хранилось антропоморфное изображение духа, сделанное из дерева, рядом с ним находился отлитый из железа гусь. На других культовых предметах Мир-сусне-хум изображается в виде всадника на коне. Но велению отца он наблюдает за жизнью людей, заботится о них, выступает посредником между людьми и богами; у северных групп его обычно призывают шаманы. Под влиянием христианства Мир-сусне-хума стали отождествлять с Николаем-чудотворцем или Христом.

В мифах он предстает перед нами как культурный герой, которому приписывается инициатива творения земли, создание человека, обучение промыслам, другим важным знаниям и навыкам. Он был первым охотником на лося, создал огонь, полезные растения и животных, велел птицам прилетать летом на север. Но велению отца он добывает в нижнем мире солнце и луну (или этот подвиг приписывается его брату Полум-Торуму). Главенство над старшими братьями Мир-сусне-хум получает, когда он, совершив свои подвиги, первым предстает перед Нум-Торумом.

Особенностью религиозно-мифологической системы обских угров является то, что местные духи считаются у них духами-предками, богатырями древних времен. Герой-богатырь обозначается в фольклоре словами матур, урт (хант.), отыр. (манс.), а богатырши - пай (манс.). Кроме того, в их имена включаются термины хой, ики (хант.), хум, ойка (манс.) в значении "мужчина, старик" или лунк, тонх (хант.), тов (манс.) в значении "дух", реже торум (манс.) "бог". Героиня, ставшая духом, называется ими (хант.), эква (манс.) "женщина, старуха, хозяйка". В повседневной речи, обращаясь к ним, употребляют термины родства, например "дядя", "дед"; обобщенное их название акийанув-акванув "дяди-тети".

В мифологии северных манси насчитывается шесть наиболее важных местных духов, из которых первые четыре были сыновьями Торума (некоторые упоминались выше). Это Полум-Торум, или Полум-ойка, Топал-ойка, - охранитель мест по реке Пелым; Ай-Ас-Торум - охранитель бассейна реки Малая Обь; Нёр-ойка, или Нёр-Торум, - охранитель Урала; Тахт-котль-ойка, или Тахт-котль-Торум, - охранитель мест по среднему течению Северной Сосьвы; Тэк-Торум, или Тэк-ойка, - богатырь сел. Теги на Оби; Хангла-сам-най-эква - хозяйка селения Хангласам на Северной Сосьве. Как отмечает Е. П. Ромбандеева, территориальные владения этих "первоначальных" най и отыров совпадают с границами диалектных групп мансийского народа [88, с. 125].

Следующее поколение выдающихся духов-предков - это дети первых богатырей либо пришельцы из других мест, а также те, кто при жизни совершил поступки, значимые для социальной группы, имел большое потомство и т. д. К ним относят, например, исторических (квазииторических) богатырей, живших в городках, остатки которых сохранялись до недавнего времени. Например, у хантов реки Конда особым почитанием пользовались два героя из городка на Стерляжьей протоке - Йега-тей-икенген "Старики истоков реки". В конце XIX в. их местопребыванием считались остатки городков около юрт Шумиловских и Нюркоевских в Мало-Кондинской волости [41, с. 114]. Если названные выше мансийские богатыри первого поколения были спущены с неба, то у хантов Конды богатыри стали почитаемыми духами после того, как были взяты богом на небо.

Вопрос о превращении выдающихся предков (их душ) в духов-покровителей рассматривался многими исследователями [56; 57; 88; 99; 103; 117; 119; 127 и др.]. В фольклоре они фигурируют в разных жанрах, приблизительно по такой схеме: богатыри высокого ранга (сыновья бога) - в мифах, а герои земного происхождения - в преданиях. Обычно в конце повествования герой превращается в духа и поселяется в своем "священном городке". В фольклоре священные городки и духи описываются обычно с постоянными для них эпитетами, так что каждый слушатель знает, о каком духе идет речь. Чаще всего называется собственное имя духа. В сфере культа "священным городкам" соответствуют специальные жертвенные места и святилища^*. Одни из них расположены рядом с поселением, другие - в отдалении. Некоторые священные места содержались в такой тайне, что даже не все почитатели посещали их. (Причиной этого было стремление уберечь святыню от разорения.) Чаще всего святилища находились в местах, каким-либо образом выделяющихся из окружающего ландшафта: на возвышенностях, островах, высоких берегах. К священным местам относились с почтением, уважением и страхом. Здесь запрещалась любая хозяйственная деятельность, так как растения и животные считались собственностью местного духа. Всякий проезжающий мимо должен оставить ему дар. Многие святилища были запретны для женщин, и в народной поэзии им дается определение "священная земля, куда не должна ступать ни одна женщина". Однако существовали и специально женские священные места.

^* (Они упоминаются в самых разных источниках по религии обских угров. Первые подробные сведения приводятся в книге Гр. Новицкого [81]; новейшая работа, посвященная специально культовым местам манси, написана И. И. Гемуевым и А. М. Сагалаевым [56].)

В отличие от всеобщих духов местные и родовые имели изображения, чаще всего из дерева. Это и простые столбы, и деревья, и антропоморфные либо зооморфные фигуры. Известны также изображения из металла, кости, тряпок. Большинство идолов имели одеяние и атрибуты. Искусствоведческий анализ этих изображений дан в книге С. В. Иванова "Скульптура народов Севера Сибири" [63]. Изображения идолов были важнейшим предметом на священном месте. Они прикреплялись к дереву, хранились под открытым небом либо в сундучке, на нарте, а чаще всего в амбарчиках; в гористой местности для этой цели использовались и пещеры. Имеются сведения о существовании в прошлом особых культовых домов, где не только хранились идолы и сопутствующие им предметы, но и проводились коллективные обряды, культовые церемонии.

Для примера приведем сведения об одном из священных мест, принадлежавшем духу Ворсик-ойка "Трясогузка-старик" - покровителю мансийского селения Манья [56, с. 16-25]. В кедровнике находится амбарчик, внутри которого, у задней стенки, хранятся главные фигуры святилища - Ворсик-ойка и его жена Ворсик-эква. Основу первой составляет деревянная антропоморфная фигурка, а второй - три зооморфные фигурки; то и другое обернуто многочисленными кусками ткани. Сверху лежит груда разноцветных лоскутов. В левом углу амбарчика - два шаманских бубна с колотушкой, в правом - более 20 медвежьих черепов. Ближе к выходу сложено разнообразное оружие (боевой топор, ножны, меч, сабля, стрелы и др.), модели деревянных и металлических луков со стрелами. Кроме того, в амбаре находится палка для состязания в перетягивании, папиросы, чай, посуда.

Следующая категория духов - семейные; они принадлежат отдельному человеку или семье. Их задача - оказание содействия своему хозяину в промыслах, так как именно от них зависят счастье, успех и здоровье. Власть домашнего духа не слишком велика, и если нужна помощь в важных жизненных ситуациях, то ее следует искать у духов более высоких рангов. Домашние духи различаются по своей силе и способностям. Если в одной и той же местности один человек добывает больше другого, это объясняется отнюдь не его ловкостью, а в первую очередь действенностью его домашнего духа. Семейные духи имеют изображения. Чаще всего это антропоморфные фигурки из дерева, реже - из металла, кости или тряпок. В качестве их "помощников" встречаются зооморфные фигурки. Обычно изображение семейного духа изготовлял не сам владелец, а по его поручению другой человек, иногда шаман. Духа положено одевать и кормить, оказывать ему соответствующие почести. Если дух упрямится, небрежно в равнодушно относится к делам своего хозяина, тот может оставить его голодным, наказать физически или даже изгнать вообще. "Жилище" домашних духов и место хранения сделанных им подарков - деревянный сундучок или берестяной сосуд, находящиеся на почетном месте в жилище.

Церемонии, которыми обские угры стремились добиться расположения или содействия духов, не отличаются разнообразием; в основном это жертвоприношение. Смысл словесных формул, сопровождающих подношение, сводится к следующему: "Дай, и тебе будет дадено" [119, с. 125]. Объем жертвоприношений зависит от многих обстоятельств, прежде всего от ранга и силы духа, от важности дела и средств пожертвователя. Первое и важнейшее место среди пожертвований занимает животное - олень, лошадь, а на юге - и другие домашние животные. Их убивали и предлагали духу взять животное целиком или его кровь, мясо, шкуру и т. д.

Кроме этого - кровавого - жертвоприношения существовала и другая форма - угощение пищей. Это либо была самостоятельная церемония, либо она входила составной частью в кровавое жертвоприношение. Различие указанных жертвоприношений подчеркивалось терминологически: кровавое называлось йир, а угощение - поры; встречалось и двойное название - йир-поры. Угощали домашними продуктами, причем считалось, что духи принимают не саму пищу, а видимый или незримый поднимающийся пар - "силу" пищи.

Пожертвованием служили и различные предметы быта, одежда, пушнина, ткани, деньги. Особенно ценным подарком для духа считались изделия из серебра - металла, наиболее почитаемого хантами и манси. На некоторых святилищах скапливалось много весьма ценных вещей. У хантов считалось, что их можно взять "взаймы", а затем вернуть.

Жертвоприношения устраивались индивидуально, семьей или большим коллективом. Частью этой процедуры являлись призывные песни для духов и молитвы, произносимые после того, как услаждающий запах кровавой жертвы и жертвенной пищи, а также отрадный вид пожертвованного предмета растроят духа благосклонно. В молитве излагались потребности и желания подателя жертвы. Произносили ее сам жертвователь либо особое лицо. Присутствующие издавали трех- и семикратные крики, совершали поклоны и повороты по ходу солнца. В конце церемонии принесенная в жертву пища съедалась.

Среди сверхъестественных существ, зафиксированных в воззрениях обских угров, выделяется еще одна примыкающая к духам группа, которую К. Ф. Карьялайнен называет "демонами", а А. Каннисто - "социальными сверхъестественными существами". Из них наиболее известен менкв, менгкв (у восточных хантов - Сэвэс, Сэвс-ики). Е. Коренчи считает это слово заимствованием из иранских языков в период с III в. до н. э. Но VI - VII вв. н. э. [122, с. 60-61]. Менквы - это первые люди, неудачно созданные Нум-Торумом из лиственницы и убежавшие в лес, где, как считается, живут до сих пор. Их эпоха называется менквенг-торум "менквов эпоха" (манс.). Внешний облик менквов подобен человеческому, но у них заостренные головы (от одной до семи), железное тело, длинные ногти. Они живут в лесу, имеют семьи, охотятся, ходят только пешком. На медвежьем празднике (см. ниже) они выступают в высоких масках из конских хвостов, громко кричат и хохочут. В фольклоре они часто рисуются людоедами.

По представлениям сосьвинских манси, у менквов существуют своего рода общины со старшиной и десятником, они платят налоги Мир-сусне-хуму [115, с. 20) -208]. Менквы - большие и сильные, но глупые и неумелые, это тип "глупых чертей" [76, с. 64]. Но другим версиям, менквы - это погибшие в лесу люди, их почитание в качестве духов отмечено у обских угров лишь в некоторых местах. Но данным В. Н. Чернецова, у манси менквы тесно связаны с тотемом фратрии Пор - медведем и во время фратриальных церемоний они играют важную роль: несут культовые предметы к месту хранения, оканчивают церемонии и т. д. [131, с. 308]. У хантов В. Штейпиц не мог найти ясных указаний о менквах как предках фратрии Пор [51, с. 149].

У северных обских угров много рассказов о существах мши (хант.), мис (манс.). Они близки лесным духам, на Сосьве их считают детьми менквов. У других групп они называются просто лесными людьми. Они живут в лесу, имеют семьи, их женщины отличаются красотой и приветливостью. Лесные люди охотятся на зверей, имеющих особые признаки, собакой им служит медведь или соболь с шелковым шнурком на шее. Жилище лесных людей очень богато, обложено мехами, у них много соболиных шкур. Они дают охотничье счастье.

Из всех животных у хантов и манси наибольшим почитанием пользовался медведь, который занял значительное место в их мифологических представлениях, верованиях, обрядах и изобразительном искусстве. Как уже говорилось, медведь считался мифологическим предком фратрии Пор; по другим вариантам, он имеет небесное происхождение (его отец - Нум-Торум). О других мифологических функциях медведя см. ниже, в разделе, посвященном анализу текстов о медведе.

Самым ярким проявлением его культа были спорадические и периодические обряды, называемые медвежьим праздником или играми. Этот этнографический феномен описан и исследован многими известными угроведами [25; 57; 64; 77; 82; 101; 111; 115; 116 и др.]. Одной из особенностей обрядовых церемоний обских угров, отличающей их от медвежьих обрядов у других народов (культ медведя распространен очень широко - от Скандинавии до Канады; см. [132]), были драматические представления, особые мифы, сказки и "медвежьи песни", исполнявшиеся в ходе собственно обрядовых действий (отдельные тексты и целые тома "медвежьих песен", записанных у хантов и манси, опубликованы венгерскими и финскими учеными; см. [24; 25; 115 и др.]).

Этот сложный и не до конца выясненный культ получил в литературе разные объяснения. Одни видят в медвежьих церемониях желание помирить медведя (душу) с убившими его охотниками (что обусловлено представлениями о медведе как о предке), другие - стремление к его возрождению; в медвежьем празднике проступают и элементы погребального обряда.

Основная схема спорадических обрядов, устраиваемых всякий раз, как на охоте бывает убит медведь, по данным В. Н. Чернецова [101], сводится к следующему. Добыв медведя, охотники делают вид, что случайно встретили своего "младшего брата". С медведя снимают шкуру с головой и лапами и доставляют ее домой. При этом следуют очистительные обряды, в доме медведя встречают и угощают. Вечером начинается праздник, который длится пять ночей, если добыт медведь, четыре - если медведица, и два-три - если медвежонок. Каждая ночь начинается с того, что три человека исполняют песни или рассказывают сказания о происхождении медведя и его жизни. За ними следуют "танцы предков" отдельных социальных групп, мужские, женские и коллективные танцы, драматические действа сатирического, но часто и сексуального характера, снова мужские, женские и коллективные танцы, после чего приступают к поеданию мяса медведя. Затем выполняются очистительные обряды. Последняя ночь считается особенно важной и делится на две части. Первая часть проходит по обычной программе, после чего все начинается как бы сначала: поют песни и рассказывают сказания про медведя, но затем появляются предки самых высоких рангов: Калтась, Мир-сусне-хум и др. После традиционных мужских, женских и коллективных танцев начинаются драматические представления, но это ужи не фарсы, а скорее мистерии, наполненные глубоким социалыю-религиозным смыслом. Действа заканчиваются перед самым утром. После жертвоприношений и различных церемоний голову медведя уносят на священное место и вешают на дерево. Здесь же складываются берестяные маски, посохи, палицы и прочие предметы, которыми пользовались на празднике.

Кроме этого спорадического медвежьего праздника существовал и иной, периодический цикл обрядов, исполнявшихся в селениях Вежакоры (хант. Йем-вош, манс. Ялп-ус "Священный город") и Теги. Первое считалось культовым центром фратрии Пор, где обитает дух Йем-вош-ойка, Ялп-ус-ойка, имеющий два облика. Как человек он называется "Старик Священного города", а как медведь - "Когтистый старик". Здесь находится общинный дом, предназначенный для обрядов и празднеств. Обряды (игры) в Священном городе происходили в строгой периодичности: они повторялись в течение семи лет, после чего наступал семилетний перерыв. Игры начинались в конце декабря и заканчивались в весеннее равноденствие. В них выделяется несколько периодов.

В фольклорном отношении наиболее интересен первый период, длящийся четыре ночи. Он отводился песням и сказаниям про медведя и танцам родовых предков. Здесь особое значение придавалось сказаниям о происхождении людей Пор, об установлении обрядов медвежьего праздника и табуации мяса медведя. В последующий период "играли", время от времени исполняя различные танцы, но главным образом устраивая драматические представления. Самой важной была завершающая фаза. Но содержанию она напоминает вторую половину последней ночи спорадического медвежьего праздника, но количество драматических сцепок значительно больше, а их сюжеты - разнообразнее. Окончания же действий сильно различались. Завершался периодический праздник сценой прихода менквов, которые уносили используемые во время игр предметы в культовый амбарчик, находящийся в лесу. Но мнению В. Н. Чернецова, спорадический медвежий праздник более позднего происхождения и является сокращенным вариантом календарных фратриальных действий.

Описанные обряды несли не только сакральную нагрузку. Одновременно это был праздник, на котором радуются большой добыче и воздают должное мужеству охотника и его отваге при убийстве медведя; ведь в представлениях народа он причисляется почти к сверхъестественным существам. Не менее важно и то, что медвежий праздник служил удобным поводом для встречи людей в этих малонаселенных местах. Эти обряды вносили разнообразие в трудную повседневную жизнь, снимали напряжение, комически-критические сцепы играли воспитательную роль.

Посовременным понятиям, это был фольклорный праздник. На нем требовалось исполнить 300 песен и сцеп. Кроме собственно "медвежьих" сюда входили и призывные песни духам, исполнявшиеся обычно на их священных местах, героические песни, сказки, а в последние годы - частушки. Таким образом, медвежий праздник стал как бы аккумулятором фольклорной традиции, призванным сохранить и развить ее. Со временем, особенно после установления Советской власти, он стал терять свое религиозное значение и приобретать черты светского праздника. В настоящее время отдельные сцепы медвежьего праздника исполняются на концертах во время официальных праздников, на фестивалях народного творчества и т. д.

Почитание других животных имело менее развернутые формы (см. работы К. Ф. Карьялайнена [120] и А. Каннисто [15]). У некоторых групп хантов и манси почти равное положение с медведем занимал лось. Ему приписывалось небесное происхождение и понимание человеческой речи, в разговорах о нем употреблялись подставные названия. Существовал и "лосиный праздник", но в более скромных формах, чем медвежий [07, с. 86]. Для обеспечения удачного промысла изображениям лося подносили жертвы.

Волк считался у манси созданием злого духа Куля. Его тоже называли лишь описательно, на его шкуре клялись и выявляли воров. Особым было отношение к пушным зверям: лисе, кунице, росомахе, бобру, выдре, соболю, а также и к птицам: гагаре, вороне, филину, рябчику, кукушке, ласточке, синице, дятлу. Пресмыкающиеся, как порождение нижнего мира, вызывали опасение. Змею, ящерицу и лягушку запрещалось убивать или мучить. Определенные запреты соблюдались в обращении с рыбами.

В фольклоре и верованиях обских угров наряду с реальными представителями животного мира фигурировали и мифические зооморфные существа. Повсеместно было известно гигантское животное Вэс, Муз-хор (хант.), Виткась (манс.), переводимое обычно на русский язык как "мамонт". Он рисовался в облике рыбы, лося, медведя, собаки, останками его считаются бивни, находимые по берегам рек. Считалось, что мамонт живет в воде, в водоворотах рек и озерах, в него превращаются очень старые звери и рыбы. У манси Северной Сосьвы это и водяной дух. Другое мифическое животное - Юр - уподобляется мамонту и ящерице. У северных хантов известен, кроме того, Вурес, лежащий поперек Оби и мешающий ходу рыбы.

У всех обских угров широко известен образ птицы Карс, или Тухланг-Карс (хант.), Товлынг-Карс (манс.) "Крылатый Карс" [41; 98]. Ее представляли подобной гигантскому орлу или грифу. Ханты реки Аган рассказывали нам об очевидцах прилета Карс в те места. Поописаниям иртышских хантов, это птица "гигантской величины, имеющая человекоподобную голову с большим клювом. Непосредственно за руками у нее два сильных крыла, а на руках длинные и острые когти. Тухланг-Карс обладает необычайной силой - ей ничего не стоит перенести на спине человека. Кроме того, птица обладает разумом и человеческой речью. Ее родина - теплые моря и воды на юге, откуда она иногда прилетает на север" [41, с. 133]. Эта мифическая птица не является объектом почитания. По отношению к людям Карс выступает чаще всего как враждебное существо.

Следует упомянуть и об особом отношении к некоторым домашним животным, в первую очередь к собаке. Повоззрениям хантов и манси, она способна вступать в связь с миром духов и миром мертвых. Однако в первую очередь она считалась тесно связанной с человеком, настолько, что убийство собаки приравнивалось к убийству человека. Очевидно, этим отношением обусловлен тот факт, что у обских угров собаку приносили в жертву лишь в исключительных случаях [79]. Лошадь, напротив, играла очень важную роль в качестве жертвенного животного даже у тех групп хантов и манси, которые не могли содержать лошадей в силу суровых природных условий. Некоторые значительные духи, в первую очередь Мир-сусне-хум, представлялись всадниками; согласно мифам, табунами коней владеет и небесный бог. Очевидно, это пережиток тех далеких времен, когда у части предков обских угров существовало коневодство. Определенным почитанием пользовался и домашний олень. Любопытно, что у некоторых групп зафиксировано особое отношение и кошке, хотя держать ее в доме не было принято.

Мир сверхъестественных существ в верованиях хантов и манси очень разнообразен, и можно назвать еще целый ряд зооморфных и антропоморфных образов. Время показало, что предположение К. Ф. Карьялайнена оправдалось: вряд ли удастся кому-либо составить полную картину этого фантастического мира, хотя современные этнографы и продолжают получать некоторые сведения о духах.

Остановимся на представлениях хантов и манси о сущности человека, его рождении и смерти (этому вопросу посвящено много работ; см. в основном [67; 102; 115; 118]). Нет единого мнения о сущности души или душ, их количестве и взаимосвязи. Помнению К. Ф. Карьялайнена, существовало две души: душа-дыхание (хант. лилъ; манс. лили) и душа-тень (хант. ис, ильт; манс. ис, исхор). В. Н. Чернецов выделяет у мужчин пять душ: душа-тень, уходящая душа, сонная душа, путешествующая вовремя сна в образе глухарки (улум ис), реинкарнирующаяся (т. е. возвращающаяся) душа, пятой была еще одна реинкарнирующаяся либо ею считалась сила; у женщин были первые четыре души. Рождение, здоровье, болезнь, сон, обморок, смерть, потусторонняя жизнь - все это связывалось с наличием, временным или окончательным уходом либо разрушением души (жизненной силы).

Рождение детей зависело, по воззрениям хантов и манси, от женского духа, носящего имена Калтась, Торум-анки, Пугос. Она дает новорожденному душу, лили, лиль, и после появления ребенка на свет ей приносят жертву. У северных групп было принято, чтобы женщина во время беременности жила в отдельном "маленьком" доме. Это было связано с обычаем самоизоляции женщины в определенные периоды. Заметим, что и в обычное время женщина должна была соблюдать ряд запретов: не переступать через некоторые предметы, особенно через охотничье снаряжение мужчины, не приближаться к изображениям некоторых духов и т. д.

Важнейшей причиной заболеваний считалось "попадание в беду" одной из душ, отделившейся от тела. Ее могли увести умерший родственник, духи нижнего мира или другие духи, желающие причинить человеку зло. При лечении применялись такие меры, как окуривание (жилища или человека), прием целебных снадобий, магические действия и жертвоприношения. В тяжелых случаях вернуть душу мог только шаман.

Час смерти, как считалось у хантов и манси, определен человеку небесным богом или духом Калтась. Родственники сразу после наступления смерти начинали готовить покойного к последнему путешествию. На него надевали лучшие одежды, закрывали ему глаза. Умершего оплакивали, в знак траура распускали волосы, надевали налобные повязки и т. п. Покойник находился в доме недолго, его выносили в тот же день или, самое позднее, на третий день. Последним прибежищем мертвому служили гроб либо лодка. Детей хоронили и в колыбелях, а мертворожденных заворачивали в платок и помещали в дупло дерева. В гроб клали необходимые предметы обихода, пищу, табак, деньги и пр. Перед выносом гроба устраивали угощение умершего, вынос происходил по определенному ритуалу. Гроб либо несли, либо везли на оленях или лошадях, тянули на нартах или доставляли на лодке.

Кладбище располагалось недалеко от поселения, на возвышенном месте. Гроб, завернутый в бересту, опускали в могилу, и над ней строили избушку. В северных районах иногда тело клали прямо на землю, в избушку. В ней было окошечко для угощения умершего во время поминок. На могиле или рядом с ней оставляли крупные предметы, принадлежащие умершему: лыжи, лук, нарты и т. д.; при этом многое намеренно повреждали. В некоторых районах сразу после погребения у могилы устраивали угощение с закланием домашнего оленя. Иногда это делали позже. В ходе похорон и некоторое время после них следовало соблюдать определенные предосторожности, чтобы умерший не унес с собой чью-либо душу. В жилище умершего ночью горел огонь, в темноте никто не выходил из дома. Траур продолжался и после похорон. Для удовлетворения жизненных потребностей, которые умерший якобы сохранял некоторое время, ему неоднократно устраивалось угощение - поминки. Считалось, что он сам может потребовать поминок, давая об этом знать звоном в ушах. У северных групп существовал своеобразный обычай изготовления куклы - изображения умершего. Некоторое время ее хранили в доме, а затем помещали в специально построенную избушку либо зарывали в землю.

Согласно обско-угорским представлениям, жизнь человека не заканчивается со смертью. Умерший и отделившаяся от него душа жили на кладбище, а если человек умер на чужбине, то на родное кладбище возвращалась его душа. Нижний мир как прибежище умерших представлялся только вариантом земного: в общем там все так же, хотя безрадостнее, чем на земле. Свет там очень слабый или отсутствует вообще, дичи мало. Постепенно сложилось мнение, что покойника ожидают там страдания, наказание за зло, совершенное на этом свете, и т. д. Появились представления и о небе как прибежище умерших [118, с. 184-189].

"Однако не все покойники попадают в приют мертвецов, будь он под землей или над землей, на небе", - замечает К. Ф. Карьялайнен [118, с. 191]. Считалось, что полное уничтожение тела и души наступало при сжигании трупа, невозможна была жизнь после смерти и при снятии скальпа. Последний способ расправы с врагом, фигурирующий в фольклоре, означал, таким образом, его полное уничтожение. Мертворожденный ребенок, умерщвленный плод (или ребенок), а также человек, проклятый матерью, не попадали в мир умерших; некоторые из них превращались в сверхъестественные существа, например в Почак (см. № 60).

В некоторых районах существовало представление, что жизнь в мире мертвых течет наоборот и человек, уменьшившись до минимальных размеров, умирает окончательно, превращается в жука и в этом облике является родственникам. Иногда душа покойного может начать новую земную жизнь, вселившись в новорожденного ребенка.

В народных верованиях бывший герой либо человек, обладавший при своей земной жизни выдающимися способностями или властью, становится почитаемым духом. Народная поэзия дает немало описаний того, как герой-победитель, а иногда и побежденный превращается в "духа. принимающего кровавые жертвы и жертвы из пищи". Именно с умершими связывают происхождение большинства духов, особенно локальных.

Одной из характерных черт обско-угорской религиозной практики является существование многих категорий особых лиц, выделяющихся своими сверхъестественными способностями, имеющих дар общения с духами и обладающих возможностью воздействовать на человека и его судьбу. Их можно или нельзя назвать шаманами в зависимости от того, что понимать под терминами "шаман" или "шаманизм". Авторы XVIII в. пишут об остяцких "жрецах", или "священниках", а более поздние - о "шаманах" и, кроме того, о волшебниках, колдунах и т. д. Следует отметить, что сведений о подобных лицах в литературе сравнительно немного. Видимо, этот общественный институт у обских угров был мало заметен для наблюдателей в силу своей неразвитости. Наиболее подробные сведения о подобных людях приводят К. Ф. Карьялайнен [120], А. Каннисто [115] и В. М. Кулемзин [08].

В. М. Кулемзин считает шаманами (хант. йолта-ку, манс. найт-хум) особых лиц, выделяющихся из среды соплеменников следующими чертами: избранничество духами и приобретение от них шаманского дара, способность входить в общение с духами и быть посредниками между ними и людьми, приведение себя в экстатическое состояние для вступления в связь с духами, наличие особого ритуального костюма, относительное разнообразие функций [68, с. 123]. Автор убедительно показывает, что в отличие от многих других народов Сибири у хантов и манси шаманство имело слаборазвитые формы. У них редко встречалось наследование шаманского дара и отсутствовал единый способ его приобретения, функции шаманов были довольно ограниченными и не выработался специфически шаманский способ лечения, не сложился единый тип шаманской одежды и бубна, шаманство не стало еще профессией [68, с. 118-134].

Очевидно, слабым развитием шаманства объясняется малое количество записанных и опубликованных рассказов о шаманах. Редко упоминаются они и в наших текстах. Возможен, впрочем, и такой подход, при котором в фольклоре обнаружится немало следов шаманства. Например, изготовление Эква-пырисем стрелы из голени, потеря им частей тела на пути к водяному царю интерпретируются как символы шаманской инициации [123, с. 21].

У хантов и манси зафиксированы и другие категории особых лиц, из них для нашей темы особенно интересны фигуры сказочника и певца. К сказочнику (хант. маньтъе-ку) иногда обращались за помощью больные. Он рассказывал сказки, в которых упоминались возможные причины заболевания, и в эти моменты больной чувствовал облегчение, передававшееся сказочнику. Он давал совет больному, что нужно сделать для излечения или предупреждения болезни. Исполнителю мифологических и героических песен (хант. арэхта-ку) приписывалась способность предсказывать судьбу, излечивать больного с помощью духов, вызванных игрой на 3-5-струнном щипковом музыкальном инструменте нарс-юх, панан-юх (хант.), санкыльтап (манс.), либо посредством одних лишь звуков, извлекаемых из инструмента^*. Считалось, что игре на музыкальных инструментах может научиться далеко не каждый, а лишь тот, кто вступил в связь с духами (см. № 57).

^* (У обских угров известны и другие музыкальные инструменты: 9-13-струнная арфа (хант. тороп-юх, тоорсапт-юх; манс. торысипь-йив), 1-2-струнная скрипка (хант. неръпь-юх, кукуль-юх; манс. нэрнэ-йив) и скрипочка (хант. нинг-юх), музыкальный лук (манс. ёвт), деревянный или костяной варган (хант. тумран, конколъ-лонколь; манс. тумра), деревянная трещотка (хант. тори-нёдэль; манс. тарих-нёле), деревянная жужжалка (манс. пыгалка), деревянная чуринга-завывалка (манс. вот-вовнэ-тоул-парт), бубен (хант. куюп; манс. коюп), свистки, дудки, пищалки из дерева, тростника, кости, пера [55, стб. 1026].)

Существовали также "мухоморщики" (хант. панкал-ку), вступавшие в связь с духами после съедения нескольких мухоморов и исполняющие особые "мухоморные" песни. Мухоморы употребляли и шаманы. Заметной фигурой был также наследственный или назначенный на определенный срок хранитель идолов на священном месте (хант. тонх-урт "господин, служитель духа"). Упоминаются и специальные собиратели пожертвований для значительных духов. Выделялись также люди, обращавшиеся к богам и духам во время коллективных жертвоприношений (хант. мулты-ку "молящийся человек"). Широко известны были провидцы, ворожеи, лекари и другие категории (хант. чепэнын-хой "ворожей, лекарь", тертен-хой, чирта-ку "предсказатель"; манс. кэйлынг "ворожей", качипкар "знахарь", шуркэн-хум "колдун" и т. д.). Возможно, это были предшественники шамана, вобравшего в себя их функции, атрибутику и приемы [68, с. 125-126].

История изучения обско-угорского фольклора. Начало собиранию произведений устного народного творчества хантов и манси положили их родственники по языку - финны и венгры (обзор опубликованных материалов см. в [66; 70; 71; 107; 121; 134]). Известный финский исследователь А. М. Кастрен во время путешествий к хантам в 1843- 1844 и 1845 гг. наряду с лингвистическими и этнографическими материалами записывал образцы их фольклора; опубликованы лишь некоторые из них [49]. Первым выдающимся собирателем был венгерский ученый А. Регули, работавший среди северных хантов и разных групп манси в 1843-1844 гг., однако свой огромный материал он не смог при жизни ни опубликовать, ни даже расшифровать. В 1858, 1877 и 1880 гг. фольклорные тексты северных хантов и некоторых групп манси записал финский ученый А. Алквист. Они опубликованы после его смерти [12; 13]. В 1886 г. начались трехлетние поездки русского этнографа С. К. Паткапова к разным группам хантов и манси, в ходе которых он записал в 1888 г. южнохантыйские тексты, опубликованные затем на хантыйском, немецком и русском языках [41]. Этот том остается вплоть до настоящего времени единственной вышедшей в нашей стране солидной научной публикацией обско-угорского фольклора с текстами на языке оригинала.

В 1888-1889 гг. для расшифровки записей А. Регули и дальнейшего изучения мансийского языка и фольклора венгерская Академия наук направила в экспедицию Б. Мункачи. Обе задачи были выполнены, и в итоге были подготовлены четыре тома мансийского фольклора с переводом на венгерский язык и три тома комментариев со словарем. Они вышли в 1892-1963 гг. [29-35]. Два из них [33; 35] были изданы после смерти Б. Мункачи Б. Кальманом.

К хантам с аналогичной целью поехал в 1898-1899 гг. Й. Папаи. Он расшифровал северохантыйские записи А. Регули и собрал новый богатый материал. Ему, как и Мункачи, не удалось увидеть при жизни не только публикации, но и полной подготовки к печати результатов своих трудов. После смерти Й. Папаи издание его наследия продолжили Й. Фазекаш и И. Ердейи, а хантыйских материалов А. Регули - М. Жираи и Д. Р. Фокош-Фукс. Эти тома публиковались с 1905 по 1972 г. на хантыйском, венгерском и немецком языках [37-40; 44-46].

В конце прошлого столетия (1898 г.) началось и в начале нашего века закончилось длительное путешествие к хантам К. Ф. Карьялайнена, а в 1901 - 1902 гг. среди них работал X. Паасонен. Оба финских ученых рано умерли, не подготовив к изданию свои фольклорные материалы. В 1970-х годах в рамках финско-венгерского культурного соглашения венгерская исследовательница Э. Вертеш начала подготовку этих материалов к изданию, некоторую помощь ей оказал советский лингвист Н. И. Терешкин. В результате южнохантыйские тексты обоих собирателей уже вышли в свет [28; 36], а в настоящее время к печати готовятся восточнохантыйские материалы.

В 1901-1902 гг. у разных групп хантов и манси был собран огромный материал еще одним финским ученым - А. Каннисто. Он лишь частично подготовил его к публикации, а довел до конца шеститомное издание М. Лиимола, седьмой том (словарь) вышел при участии В. Эйрас; вся серия издана в 1951-1982 гг. [21-27].

Если в дореволюционный период значительный вклад в собирание обско-угорского фольклора внесли зарубежные ученые, то после Великой Октябрьской социалистической революции изучением языка и фольклора народов Севера, в том числе хантов и манси, активно занимались отечественные специалисты. Среди них в первую очередь необходимо назвать В. Н. Чернецова. В 1927-1938 гг. он неоднократно записывал образцы фольклора разных групп манси. Небольшая часть текстов, переведенная им на русский язык, была опубликована в 1935 г. [10], но основной материал хранился в его личном архиве, поступившем после кончины ученого в Томский университет. Кроме записей на мансийском языке в архиве имеются переводы на русский, некоторые из них вошли в наш сборник. В 1933-1934 гг. среди сосьвинских и ляпинских манси занимался сбором фольклорного материала И. И. Авдеев, опубликовавший в 1936 г. медвежьи песни в переводе на русский язык [1]. В эти же годы на Сосьве и Оби изучал устное народное творчество манси А. Н. Баландин, а в 1938 г. он записал тексты у хантов реки Вах. Он издал два небольших сборника мансийских сказок и песен с переводом на русский язык [3; 4]. В 1934- 1937 гг. образцы северохантыйского фольклора записал немецкий ученый В. Штейниц, работавший в Институте народов Севера (г. Ленинград) и побывавший в хантыйских селениях. Его материалы изданы на хантыйском и немецком языках в 1939-1950 гг. и переизданы в 1970-х годах [50; 51].

С 1940-х годов начинается собирание произведений устного народного творчества хантов и манси представителями национальной интеллигенции. С 1947 по 1959 г. большое количество текстов северных и восточных хантов записал Н. И. Терешкин, они хранятся в семейном архиве, и лишь некоторые из них опубликованы. Среди манси в 1951-1955 гг. работала Е. А. Кузакова. Большая часть ее материалов впервые публикуется в нашем сборнике. В ходе нескольких поездок 1956-1965 гг. к северным манси собран значительный материал Е. И. Ромбандеевой. Он хранится в личном архиве собирательницы.

В 1957, 1958 и 1968 гг. венгерский ученый Б. Кальман при сборе данных по языку и фольклору работал с мансийскими студентами и аспирантами (северный и восточный диалекты), учившимися в Ленинграде. Тексты вскоре были опубликованы на мансийском, немецком и венгерском языках [19; 20]. Одно издание подготовлено им совместно с Е. И. Ромбандеевой [47]. Соотечественник Б. Кальмана К. Редеи записал в 1964 г., тоже в Ленинграде, произведения устного народного творчества от молодых хантов реки Казым; они увидели свет на хантыйском, английском и немецком языках в 1960-х годах [42; 43].

Этнографы В. М. Кулемзин и Н. В. Лукина во время экспедиций 1969-1983 гг. записали и опубликовали рассказанные по-русски фольклорные тексты восточных хантов [6; 7]. В 1979-1982 гг. у северных хантов побывала венгерская исследовательница Е. Шмидт, собиравшая главным образом песни. Можно назвать еще ряд научных изданий, а точнее, переизданий материалов, публиковавшихся ранее [15; 16; 48 и др.]. Мелкие публикации прозаических текстов, как отдельные, так и помещенные в сборниках или монографиях, в нашем обзоре не учитывались.

Заслуживают упоминания многие советские собиратели, чьи материалы не публиковались либо издавались небольшим тиражом и остались малоизвестными. Это А. А. Алелеков, В. В. Сенкевич-Гудкова, П. К. Животиков, Д. В. Зальцберг, Л. И. Калинина, Н. К. Каргер, А И Картина, Е. А. Немысова, М. Ошаров, А. Г. Подлетин, Н. Ф. Прыткова, Ю. Н. Русская, А. И. Сайнахова, П. Е. Хатанзеев, К. А. Хватай-Муха, В. Н. Чернецова, П. Е. Шенкин. Много образцов фольклора своего народа записали мансийский поэт Ю. Шесталов, хантыйский писатель Е. Айпин. В наши дни их дело продолжают молодые представители национальной интеллигенции, такие, как Н. В. Сайнахова, В. И. Соловар (Ивашкеева), Л. А. Тарагунта и др.

Говоря о собирании, публикации и анализе обско-угорского фольклора, нужно иметь в виду, что это делали главным образом лингвисты и этнографы которые воспринимали фольклор как источник языковой и исторической информации, фольклористическим же аспектам уделялось значительно меньше внимания. Между тем фольклор хантов и манси - это уникальный памятник, в котором отразились вся сложность и своеобразие культуры двух сибирских этносов, связанных древними корнями со многими финно-угорскими народами, проживающими в Европе. В полной мере оценить его значимость трудно, так как он слабо изучен. Но заметим, что исследователи очень быстро отказались от первых, поверхностных и по очень высоких оценок устного народного творчества хантов и манси, высказанных, например, А. Алквистом и О. Финшом. Уже в XIX в. их поэзия по нравственной и научной ценности соизмерялась с Калевалой.

Фольклорные жанры и исполнительские традиции. Трудность изучения хантыйского и мансийского фольклора связана со сложностью вопроса о жанре в целом. В рамках архаического фольклора трудно разграничить даже миф и сказку, на что не раз указывали знатоки древних мифологий. М. И. Стеблин-Каменский пишет: "Несмотря на то что исследованием мифов занимается целый ряд наук... и что существует обширнейшая литература о мифе, основное в нем остается загадочным" [95, с. 4].

Для отделения мифа от сказки выдвигались различные критерии. Е. М. Мелетинский предложил выделить из оптимального набора различительных признаков (названных представителями разных точек зрения) самые коренные, специфические, необходимые черты, т. е. их минимальный набор и его возможные варианты. Этот минимальный набор включает, по его мнению, прежде всего следующие признаки (сказке условно соответствует негативная оценка): достоверность - недостоверность, наличие этиологизма - его отсутствие, коллективность (космичность) объекта изображения - его индивидуальность [74, с. 139-148].

У обских угров дело осложняется еще и тем, что целый ряд их мифов и преданий исполнялись в песенной форме, а некоторые культовые песни, в частности песни медвежьего праздника, имеют сюжетную организацию и, таким образом, оказываются тесно связанными с повествовательными фольклорными жанрами.

Классификация жанров устного народного творчества обских угров разработана слабо (см. [7; 29; 41; 53; 54; 64; 69; 107]).

Как известно, при определении жанра могут наблюдаться расхождения у народа - носителя фольклора - и у специалистов. У самих хантов и манси существуют специальные термины для различных фольклорных жанров^*. Нас будут в первую очередь интересовать обозначения, использующиеся применительно к различного рода повествовательным формам, т. е. к тем, в которых есть сюжет. Это прежде всего термины: 1) маньть, мось, моньсь (хант.), мойт (манс.) - сказание, сказка; 2) арых (хант.), эрыг (манс.) - песня; 3) потыр, ясынг (хант.), потыр (манс.)^*.

^* (Сведения о народной терминологии почерпнуты нами из опубликованных и устных сообщений М. П. Вахрушевой-Баландиной, А. М. Коньковой, Н. В. Сайнаховой, Н. И. Терешкина и Е. Шмидт; пользуюсь случаем выразить им свою признательность за помощь.)

^* (В жанровой терминологии манси Е. Шмидт выделяет еще одну специальную группу терминов для обозначения более мелких и однородных массивов текстов. Большинство жанров, обозначенных подобными терминами, связано со словесной магией, именно поэтому для манси важны их различия и точные названия [109, с. 52]. Эта терминология дифференцирована, поскольку основой деления выступает здесь функция без указания на форму произведения, а один и тот же жанр может обозначаться несколькими терминами. Обычно термин включает одно-два слова, но изредка они состоят из четырех и более слов, например сатмил-кастул-кай-сов "слово-призыв к богу". Кроме того, существует особый термин для загадок амамтси, монъсюпсы, муйвыти (хант.); амысъ, омэлищ (манс.).)

Подкатегории этих основных категорий выражаются дополнительными определениями, например: манс. ялпипг-мойт - священное сказание, ялпинг-эрыг - священная песня; хант. йис-потыр, йис-ясынг - старинный рассказ; манс. пес-йис-мойт-потыр - старинных времен сказание-рассказ; хант. тарныпг-арых (моньсь); манс. тарнинг-эрыг (мойт), алханте-мойт - героические или военные песни (сказания).

Интересна семантика термина ар-арых-эрыг, известного во всех диалектах хантыйского и мансийского языков в значении "песня", "старинная песня", "петь". У хантов он выражает также понятие "старый, древний". Они называют своих предков ар-ях, арэх-ях (ях "народ"); один из наших информантов перевел это как "первобытные ханты". По сообщению Е. Шмидт, по отношению к давно сделанной вещи в песнях могут употреблять формулу "сделана песенным человеком". О культовой функции пения и рассказывания мы уже говорили в связи с особой категорией лиц. совмещавших в себе роли сказителя и прорицателя-врачевателя^*.

^* (Е. Коренчи возводит обско-угорскую праформу слова "песня" к староиранскому периоду (IX-III вв. до н. э.) и сравнивает его с близким осетинским термином, обозначающим "отправление церковной службы" и "песнопение" [122, с. 40, 52-53]. Более широкие фонетические и семантические связи лексики с корнем ar-ir приводит Е. А. Алексеенко [52], обнаруживая их в тюркском (начиная с общедревнетюркского), праенисейском и финно-угорских (включая венгерский) языках, что позволяет отнести их к эпохе урало-алтайской общности.)

Термины потыр и ясынг (хант.) - "рассказ" являются однокоренными со словами "речь", "разговаривать", "сообщать" и т. д.

Термины моньсь, мойт принято обычно переводить как "сказка". Следует, однако, учесть, что в фольклористике одним из критериев выделения сказки служит обычно наличие или отсутствие веры в действительность рассказа. В. Я. Пропп, сравнивая миф и сказку, писал: "Одно из характерных свойств сказки состоит в том, что она основана на художественном вымысле и представляет собой фикцию действительности. В большинстве языков слово "сказка" есть синоним слова "ложь", "враки" [85, с. 149]. Это суждение, касающееся европейской волшебной сказки, неприменимо к фольклору хантов и манси. Для всех жанров обско-угорского фольклора характерна установка на достоверность, так как верят во все рассказанное, хотя в народе существует и такое мнение: в прозе выдумывать (врать) можно, а в песне - нельзя. По справедливому замечанию Л. Н. Баландина, в представлениях самих хантов и манси понятие "сказка" имеет более широкое значение. Он считает, что если рассматривать мансийскую мойт с точки зрения восприятия и осмысления народа с учетом ведущих социальных мотивов и формальных особенностей, свойственных их различным видам, то следует выделить три основных типа: мифологические, героические и бытовые [54. с. 11]. Близкое деление отражено, с нашей точки зрения, и в народной терминологии: к первым относятся старинные или священные сказания йис-моньсь (хант.), ялпынг-мойт (манс.); ко вторым - героические или военные сказания тарнынг-моньсь (хант.), алхантне-мойт, тарнынг-мойт (манс.); к третьим - просто сказки моньсь, мойт.

При соотнесении обско-угорских наименований жанров с принятыми в фольклористике получается следующая картина. Священные и старинные сказания попадают в жанр мифов; героические сказания и старинные рассказы - это так называемые "богатырские сказки" (по терминологии Е. М. Мелетинского) и предания; рассказы потыр, ясынг - это бытовые рассказы и былички; понятие бытовой сказки во многом совпадает в народной и научной классификации.

В народной жанровой классификации обско-угорского фольклора отражены представления о существовании нескольких эпох: 1) самая древняя эра, время первотворения (манс. ма-унте-йис "земли творение"); 2) "богатырская эпоха"; 3) "эпоха хантыйско-мансийского человека". Время действия предков фратрий северных обских угров Пор и Мось иногда выделяется в самостоятельный период, но чаще оно причисляется к "богатырской эпохе". В хорошем тексте всегда ясно, о какой из эпох идет речь, поскольку в народной классификации существует определенная связь между временем действия и темой повествования. Так, рассказы о происхождении земли, о потопе, о деяниях духов высокого ранга, о путешествии культурного героя в разные миры, о спуске медведя с неба, о превращении героев в духов и назначении им культовых мест - все это священные или старинные сказания.

Повествования о богатырях, их военных походах и сражениях - это военные или героические сказания о богатырях. В них часто указываются определенные места действия - городки и поселения, иногда существующие и ныне, а в конце сообщается, что герой стал духом-покровителем этой территории.

Сюжеты старинных рассказов посвящены встречам людей с духами - объектами верований; им нередко присущ нравоучительный пафос. В быличках и рассказах о недавних событиях называются конкретные лица, с которыми произошли описываемые происшествия.

Определенным ориентиром при выделении жанра могут служить также имена и функции действующих лиц. Так, самый популярный герой мансийского фольклора в мифах о дочеловеческой эре выступает как культурный герой и иногда носит труднопереводимое имя Тарыг-пещ-нималя-сов; в героическую эпоху он имеет различные богатырские имена, например Богатырь, Носящий Одежду с Воротником из Черного Соболиного Меха. В человеческую эпоху в сфере верований он выступает как общеплеменное божество, носящее чаще всего имя Мир-сусне-хум, а в сказках он - ловкий трикстер по имени Эква-пырись, который дурачит своих противников, или национальный герой, борющийся против угнетателей.

Предложенная классификация жанров является весьма условной, она ни в коей мерс не может считаться окончательной и безоговорочной.

Разделение на жанры по признаку сюжета и героя затрудняется, например, тем, что мифологические фигуры (духи, божества) часто, как говорилось, выступают в образе богатырей отыров, т. е. не всегда можно отделить мифологическое сказание от богатырской эпики. Последняя, будучи прикреплена к духам-покровителям, функционирует в качестве сакрального жанра, т. е. является не просто "преданием". Героизация мифологических персонажей оказалась настолько сильной, что развилась целая серия вторичных эпических песен и сказаний, относящихся не к мифологической, а к богатырской эре.

Сюжеты об Эква-пырисе или Ими-хиты, о Мось и Пор называются в народе маньть, мойт, т. е. просто сказками, но среди них имеются и тексты, к которым, с нашей точки зрения, более подошло бы обозначение "миф" (например, № 25, 124, 133, 135), а наряду с ними и сказки явно позднего происхождения (№ 141, 143).

У хантов и манси получили широкое распространение сказки, заимствованные у восточноевропейских или степных народов; особенно много их у южных групп. Популярны и русские сказки русь-монъсъ (хант.), русь-мойт (манс.). В них обычно действуют цари и солдаты, попы и купцы, фигурируют различные волшебные предметы и т. д. Однако даже заимствованные сказки нередко подвергаются мифологизации в силу действия установки на достоверность повествования. По наблюдению Е. Шмидт, хороший сказитель может привязать русскую сказку к своим героям и закончить формулой: "пошли и стали такими-то духами". Сходные примеры есть и среди публикуемых текстов (см. № 10).

Вопрос о жанрах осложняется еще и тем, что в обско-угорском фольклоре один и тот же сюжет мифа или предания может быть исполнен либо в песенной форме, либо в прозаической, либо в форме ритмизованной прозы [14, с. 9]. Показательно, что песенная форма была характерна для ритуальной обстановки, т. е. как бы в присутствии сверхъестественного существа, в честь которого и исполнялась песня. Те произведения, которые высвободились из ритуального комплекса, скоро утратили и песенную форму, хотя продолжали сохранять некоторые обрядовые черты, табуировались и т. д. Можно предположить, что в древности существовала речитативная форма исполнения, где музыкальный "мотив" состоял всего из нескольких слогов (3-5 слогов = полупопевка) и имел два-три близких варианта, которые бесконечно повторялись, организуя текст по метрическим правилам. Такое исполнение представляет собой нечто среднее между песней и прозой и звучит в определенном тембре и с определенной интонацией. Следы этого типа иногда наблюдаются у северных хантов и манси, а также у восточных хантов [108 и устное сообщение Е. Шмидт].

А. П. Баландин приводит мнение А. Каннисто, что по форме различие между мансийской песней и "сагой" (т. е. сказанием) часто очень незначительно [54, с. 13]. В песне между явными стихами может вставляться отрывок чистой прозы, а сами саги могут иметь обильные поэтические украшения, ритм, параллелизмы и аллитерации, так что иногда трудно определить, имеем ли мы дело с песней или с сагой [54, с. 13].

По наблюдениям Е. Шмидт, мифологическая песня отличается от сказания не только формой исполнения, но и большей канонизацией. Выучить дословно крупное произведение невозможно, и потому, несмотря на стремление точно воспроизвести текст, даже самые священные песни варьируются. Однако в песенной эпике такие элементы, как композиция, сюжетные ходы, функции героев, эпитеты, формулы, параллелизмы и т. д., сохраняются лучше. Менее устойчивы элементы микроуровня художественной ткани: распределение вставок для соблюдения метрики и структуры параллелизмов (они могут меняться даже у одного и того же исполнителя в разных "редакциях" произведения). Иногда меняются формы изложения событий с точки зрения разных лиц или вообще лицо исполнителя (например, 1-е на 3-е), места включения диалогов и др. Варьирование макроструктурных элементов (мотивов, а иногда и целых сюжетов) выражается в том, что они могут прикрепляться к другим героям; однако такие вариации не встречаются у одного и того же исполнителя. В качестве примера различий, которые при этом возникают, приведем сказ В. Штейница из практики записи им фольклора у хантов. Старый хант спел ему песню, где речь шла о семи каменноглазых женщинах Пор. Затем для записи он решил ее не спеть, а рассказать. Фратриальные имена Пор и Мось ханты скрывают от чужих, и в рассказе вместо женщин Пор фигурировали просто "женщины, собирающие ягоды". На прямой вопрос собирателя, не были ли эти женщины Пор, сказитель ответил отрицательно. На следующий день В. Штейниц попросил его спеть несколько строк, чтобы записать мелодию. В песне снова назывались женщины Пор. В. Штейниц заключает: "Я правильно рассчитал: в пении, где передается твердо установленная традиционная форма, он ничего не мог изменить!" [130, с. 105].

По мнению Е. Шмидт, высказанному в устной беседе, прозаическое сказание и рассказ также различаются степенью художественной оформленности: по ее выражению, у них разный "художественный код". Сказанию присущи определенные формулы, их излагают так, как будто читают книгу, быстро, с особой интонацией, а рассказ излагается более свободно, он похож на простую речь. Священное сказание (миф) следует рассказывать по определенным правилам, иначе это не миф. Поэтому возникают такие ситуации, когда исполнитель может, например, сказать: "Это героическая песнь, но я исполню ее как сказание". (По сообщению Н. И. Терешкина, в его фольклорных материалах героические песни записаны в форме прозы). Или: "Это - сказание, но я могу исполнить только как рассказ, так как не знаю формул". Возможен и простой пересказ сюжета, что имеет место, в частности, при рассказывании на русском языке. Жанровые особенности текстов обусловливали место и время их исполнения, а также состав слушателей. Мифы рассказывались довольно редко, обычно на общественных празднествах. Так, мифы о происхождении медведя были составной частью медвежьего праздника. Сакральная часть некоторых мифов, где говорилось о становлении духов, была запретной для женщин и детей (например, окончание мифа о возникновении земли); они не должны были слышать и полный текст некоторых других мифов. Тайной для представителей чужой фратрии оставались сказания о происхождении предка и обрядов собственной фратрии. В дневнике В. Н. Чернецова описан случай, когда рассказчик прервал рассказ, сказав, что дальше он ялпынг - "священный".

Исполнение героических песен возможно только в состоянии особого воодушевления, они уводят человека от повседневных забот в седую древность. Поэтому они звучали лишь несколько дней в году: на праздниках честь духов-покровителей и медведя, на свадьбах и ярмарках. Героические сказания или сказки можно было услышать чаще, так как они не требуют от человека такого умственного и эмоционального напряжения. Их рассказывали вечерами, когда все отдыхали, при этом женщины иногда занимались рукоделием.

Повествования о давно прошедших временах были лучшим отдыхом после напряженного труда для охотников и рыболовов, оторванных от дома и живущих в лесной избушке или шалаше. Начатый вечером рассказ мог длиться всю ночь, а иногда продолжался и на следующие сутки. Во время экспедиций последних лет мы неоднократно наблюдали традицию ночного рассказывания сказок. В относительно больших селениях дети даже устанавливали на сказочницу очередь. В доме, где она ночевала, собирались слушатели, готовилась мягкая и вкусная пища. В традиционной обстановке иногда слушатели-дети разделялись; например, мальчикам рассказывал сказки мужчина у одного костра, а девочкам - женщина у другого костра. Разделение слушателей происходит и у учащихся школ-интернатов, когда они в спальнях перед сном рассказывают сказки.

По некоторым сведениям, рассказывать сказки днем было запрещено (иначе вылезут волосы, потеряется память и т. д.), но все-таки это практиковалось. Например, считалось, что сказка укорачивает путь во время длинных переездов на лодке. На Васюгане человек, съевший голову глухаря, сваренного в общем котле, обязан был рассказать сказку. В ходе нашей экспедиционной работы нередко приходилось слышать былички, которые рассказывались как иллюстрация к религиозным верованиям, обрядам, запретам.

У хантов и манси не было профессиональных исполнителей, но были выдающиеся сказители и певцы, чаще мужчины. Еще в детстве они выделялись необычайной памятью, и им предсказывали судьбу сказочника или певца (одни лучше запоминали сказки, другие - песни). Нередко это были младшие родственники известных исполнителей, как, например, известная ныне мансийская сказительница А. М. Конькова, наследовавшая традицию своей бабушки (на которую она похожа даже внешне). Как уже отмечалось, сказителям и певцам приписывались необычайные способности влиять на здоровье и успехи человека.

Вообще слову, мысли, образу придавалось особое значение.

У хантов и манси существовало представление о материальности слова и даже мысли. Считалось, что слово может оказать определенное влияние на отношение людей как друг к другу, так и к отдельным объектам внешнего мира. В одном из опубликованных текстов [7, с. 172] речь идет о том, что женщина вслух выразила желание остаться на месте сбора ягод. Сказанное должно осуществиться, поэтому ее муж ушел домой, оставив ее одну в лесу. Рассказчик прокомментировал это следующим образом: "Раньше было так: слова зря не скажи". В другом случае мальчику, выразившему желание съесть огромную щуку, приходится делать это, хотя он не в силах справиться с ней.

При свойственных хантам и манси представлениях о том. что слова и мысли могут материализоваться, считалось обязательным исполнение мифа или сказки целиком, не опуская деталей. В результате возникают почти беспрецедентные для устной традиции случаи (в первую очередь это относится к священным мифам), когда тексты, записанные в разное время и от разных рассказчиков, совпадают почти дословно. Такие примеры есть и в нашем сборнике (см. № 105, 106). Однако, как видно и из публикуемых мифов, текст их мог быть изложен и упрощенно. Отчасти это объясняется тем, что, как говорилось, для непосвященных из мифа специально выбрасывались сакральные моменты. То же самое иногда происходит, если текст записывают представители другой национальности, для которых излагается лишь схема сюжета. Детям было принято рассказывать сокращенные варианты больших произведений либо специальные детские сказки.

Особым вниманием пользовался тот рассказчик, который обладал артистичностью и выразительностью, в совершенстве владел искусством передачи текста, соблюдал последовательность изложения, употреблял традиционные обороты, сохранял детали лексики и стиля.

Судя по публикациям А. Н. Баландина и В. Н. Чернецова и устному сообщению А. М. Коньковой, рассказчики различались по темпераменту. А. Н. Баландин приводит в качестве примеров известных ему сказителей Сайнахова и Гындыбина. Первый - жизнерадостный, веселый, склад психики с ярко выраженной эротической направленностью. Он сказывает сказку быстро, оживленно, при подражании образу героя часто подпрыгивает и жестикулирует. Манера рассказывания - прерывистая, неуравновешенная, с подвижной композицией и частой сменой эпизодов, среди которых особенно акцентируются любовные. Второй рассказчик - спокойный, медлительный, с логическим осмыслением всего окружающего. Он ведет сказ спокойно, последовательно, как бы нанизывая одну строку за другой, эпизод за эпизодом [53, с. 66].

Исполнение некоторых произведений сопровождалось особым церемониалом. Существовал обычай, согласно которому, как сообщила А. М. Конькова, детям предварительно задавали несколько вопросов. По числу отгаданных загадок тому или иному ребенку обещали рассказать соответствующее число сказок, хотя слушали их, конечно, все.

Сказитель, исполняющий священные мифологические сказания о происхождении земли, одевался в нарядную одежду, на стол выкладывались священные предметы. Мужчины слушали с глубочайшим вниманием и уважением, считалось, что невнимательного слушателя постигнет какое-нибудь наказание. Рассказчику создавали всевозможные удобства, давали что-либо из припасов.

Героические песни исполнялись под аккомпанемент музыкального инструмента наркас-юх (хант.), сангквалтап (манс.). Очевидцы отмечают, что передача значительных по размеру героических сказаний в песенной форме требовала огромного напряжения и часто последняя часть, а то и добрая половина излагалась прозой, но и при этом к концу голос исполнителя становился охрипшим. Иногда перед началом исполнения певец съедал несколько мухоморов, отчего впадал в исступление и мог петь всю ночь напролет даже, казалось бы, давно забытые сказания. Утром он падал в изнеможении, а слушатели были довольны, что услышали песни своих отцов, пропетые с таким чувством [84, с. 12].

Особая форма исполнения и атрибутика были присущи и медвежьим песням, которые называются у хантов вой-ар "звериная песнь", пупи-арых "медвежья песнь", у манси уй-эрыг "звериная песнь", уй-анчух-эрыг "зверя-старика песня"^*. Сведения об этом находим у разных авторов [57; 116; 120; 131]. Отношение к медвежьим песням было чрезвычайно серьезным, в середине - певец, по бокам - его помощники. На них была специально для этого предназначенная яркая и нарядная одежда, головы обязательно покрывались платком или шапкой. Певца и помощников окуривали, они отвешивали медведю низкий поклон и, сцепившись мизинцами, начинали петь без музыкального сопровождения. После окончания очередной песни хозяин дома звонил в колокольчик или ударял в металлическую доску, после чего следовал короткий перерыв и новая песня. Пел главным образом только стоящий в середине, а помощники ему вторили. Когда средний уставал, его заменял крайний или кто-нибудь из присутствующих. Зрители усаживались по краям нар или стояли вдоль стен. Они молчали и с глубоким вниманием слушали. Когда необходимое количество песен было пропето, исполнителей снова окуривали, затем певец и его помощники опоясывались специальными поясами, наматывали на руки платки и танцевали. Затем танцевали и другие присутствующие. Вторая часть вечера отводилась драматическим представлениям. В них входили некоторые сценки на фольклорные сюжеты, например о Мось-нэ и филине (см. № 131).

^* (Это только одна из групп песен, вообще же арых-эрыг включают множество жанровых и тематических групп, в том числе песни-импровизации отдельных лиц, песни с устоявшимся текстом, песни, сопровождающие танцы, и т. д. (их классификация впервые была предложена Б. Мункачи [29], другой вариант дан В. Н. Чернецовым [64], новейший подход к этому вопросу изложен Е. Шмидт [107]).)

Приведем интересные сведения об исполнении культовых песен, сообщенные нам венгерской фольклористкой Е. Шмидт (1986 г.). Культовая (и даже простая) песня исполняется в ином психическом состоянии, чем другие произведения. Прихотливо варьирующий монотонный мотив, частые повторы не только строк, но и более крупных фрагментов приводят в состояние, близкое экстазу. Почти полностью выключаются все механизмы восприятия и отражения действительности, отсюда - невозможность изменять текст на ходу. Особое психофизиологическое состояние выражается в непроизвольном покачивании взад и вперед, в дрожании (подрагивании тела), в неподвижности или затуманивании глаз, слезах и т. д. Музыкальные мотивы не имеют концовки, и сам сюжет тоже имеет тенденцию к максимальной продолжительности. Словесное действие почти полностью растворяет в себе действительность, и в результате создается впечатление, будто певец превратился в персонаж, от имени которого он поет (точнее, тот вселился в него). Вероятно, отсюда и форма пения от первого лица. Одновременно создается ощущение, будто давно прошедшие события происходят заново, певец уносит слушателей в давние эпохи, "создавая" их своим пением. Продолжительное пение отключает и певца и публику от реальности. Очнувшись, они чувствуют себя так, будто и они, и весь миропорядок рождены заново, т. е. происходит нечто вроде катарсиса.

В сказке, как и в песне, степень вхождения рассказчика в образ была столь велика, что рассказ о событиях прошлого идентифицировался с самими событиями. Рассказчик иногда прерывал повествование, чтобы выразить свое отношение к происходящему (как будто он сам участвует в нем) и пригласить слушателей к соучастию. Один из них, дойдя до места, где герой был сброшен в ледяную воду, прервал свое изложение отступлением: "В воде знаешь как холодно!" [7, с. 7]. Поэтому и финальная формула "закончилась его песня, закончилась его сказка" означала окончание существования героя, его гибель.

Такой принцип повествования становится более понятным, если его сопоставить с изобразительным творчеством хантов. Художник стремится изобразить любой предмет не так, как он выглядит со стороны, а таким, каким он его знает. Он как бы находится внутри изображаемого предмета, и в таком случае все его стороны оказываются "доступны" взору. Поэтому, когда ханты видят фотографию или рисунок, выполненные в соответствии с современными правилами, они говорят, что изображена лишь половина предмета.

С этим, как кажется, связана и драматизированная форма изложения текста. По наблюдениям М. Б. Шатилова, у хантов реки Вах отдельные картины передавались сказочниками чрезвычайно живо и образно, некоторые фрагменты изображались "в лицах", с соответствующей мимикой и жестами [106, с. 76-77]. В. Н. Чернецов рассказывает о мансийском сказителе Н. Сампильталове, от которого была записана сказка про двух собак (№ 193): "Когда он передавал диалог этих двух собак, он делал это с таким мастерством, что перед глазами так и рисовались картины разговора собак, как они дрожат от зимнего холода, тощие и худые, решают летом непременно сделать маленький запор для рыбы и тем самым обеспечить себя пищей; и затем как летом, ленивые и разжиревшие, они возмущаются уже при одном упоминании о запоре: "Ну, друг, кто запоры делает!" [64, с. 183].

Уже говорилось о том, что для обско-угорского фольклора характерна вера в реальность всего происходящего в рассказе - будь то миф или сказка. Момент сопереживания подчеркнула М. П. Вахрушева-Баландина (устное сообщение, 1985 г.). Люди верили, что богатыри, вожди, воины, умные и добрые герои эпических сказок живы и сейчас, что они готовы прийти на помощь, поэтому их ждут. Слушатели переживали за героев: кто-то - за одного героя, кто-то - за другого. Побежденного богатыря тоже жалели: "Зачем его уничтожили?!" Глубина этой веры, вызывающей такое чувство, будто рассказчик заново создает события и героев, отражена и в популярной формуле "кто тебя напел сюда, кто тебя насказал сюда".

В обско-угорском фольклоре можно наблюдать переход формул из одного жанра в другой. Например, в позднейшей сказке (№ 141) Эква-пырищ говорит: "Настанет древнее время человеческой жизни: ни к какому купцу, ни к какому царю пусть не ходит народ работать" (выделенная курсивом формула - из мифа).

Фольклорное творчество хантов и манси не являлось самостоятельной эстетической ценностью, оно органически связано с системой верований и с насущными потребностями людей, входит в повседневную жизнь коллектива, регулируя ее и выступая как важный социализующий фактор. Его своеобразие состоит в сочетании глубокой архаичности функционирования с изысканностью и даже изощренностью поэтического стиля и формул. Так, художественный стиль обско-угорского фольклора отличают обилие параллелизмов (например, "супруга-гусыня, супруга-утка"; "белые, как небесный лед, белые, как небесный снег"; "долго шли, коротко шли" и т. д.), ритмика, аллитерации, постоянные эпитеты, тавтологии (например, "пока вскипит кипящий котел"; "на площади города, имеющего площадь"; "жердяная пристань, состоящая из множества жердей" и т. д.), метафоры. Особенно много метафор в медвежьих песнях, где они выступают как подставные обозначения, эвфемизмы: глаз медведя называется "звездой", ухо - "пеньком" и т. д.; другие примеры метафор: "сушить пот" - ждать угощения; "мясная неделя" - радостная неделя; "с добрыми пожеланиями вперед, с добрыми пожеланиями назад" - со всевозможными пожеланиями на будущее и т. д. (подробнее см. [54]).

Важнейшая черта этого художественного стиля - параллелизмы - имеет чрезвычайно глубокую прафинно-угорскую (а возможно, и урало-алтайскую) перспективу (см. [61, с. 65]).

Анализ текстов. Наш сборник посвящен прозаическим жанрам моньсь-мойт и потыр-ясынг, но в него вошла также группа песен о медведе из категории арых-эрыг. Это объясняется тем, что мифы о медведе, занимавшем исключительно большое место в религиозных воззрениях, обрядности и фольклоре обских угров, исполнялись в стихотворной, точнее, песенной форме, а повествование велось в них от первого лица.

Тексты сборника разбиты на две части - хантыйскую и мансийскую. В каждой из них они сгруппированы по жанровому и сюжетно-тематическому принципам. В начале каждой части помещены мифы и мифологические сказания. К ним примыкают и частично входят в них три сюжетно-тематические серии: 1) медвежьи песни; 2) сюжеты о Мось - Пор; 3) тексты о самом популярном персонаже - культурном герое-трикстере, носящем имена Ими-хиты, Эква-пырись и др. Далее следуют героические сказания (богатырские сказки). Предания, бытовые рассказы и былички помещены в следующем разделе, а завершает каждую часть сборника раздел сказок.

Следует, однако, иметь в виду, что деление это, как и размещение текстов внутри разделов и серий, достаточно условно, поскольку в мифах обских угров довольно много сказочных элементов, героические сказания (особенно те из них, в которых действуют сыновья или дочери верховных божеств) близки к мифологическим, темы преданий и бытовых рассказов часто переплетаются, причем провести четкую границу между двумя последними группами тоже не всегда удается; более обособлены заимствованные и детские сказки. Кроме того, как говорилось выше, некоторые персонажи действуют как в мифологическую, так и в нынешнюю, человеческую эпоху, а именно с этими эпохами тесно связано членение жанров у самих носителей фольклора. Все это объясняет принципиальную невозможность вытянуть в одну цепочку трехмерное пространство, в котором отдельные тексты противопоставляются друг другу (или сближаются) по трем координатам - сюжетной, тематической, жанровой.

Остановимся подробнее на каждой из групп текстов. Первую из них образуют мифы и священные мифологические сказания о происхождении земли, небесных светил и звезд, природных стихий и животных, о перволюдях, культурном герое, создании первых благ, установлении норм поведения, обрядов и т. д.

Отдельные этапы космогонии изображаются в разных, нередко противоречащих друг другу версиях. Больше всего внимания уделяется в них созданию земной тверди из первичной водной стихии (любопытно, что эта водная, туманная стихия в одном из мифов (№ 107) названа "Сибирью").

В воде находился холм из древнейшей тундровой земли, и на нем в доме жили старик со старухой. Современная земля появилась из кусочка ила, который принесли в клюве птицы - гагары или кулик, нырявшие на дно первичного океана (№ 2). В одних вариантах (№ 105, 106) они ныряют без чьего-либо приказания, в другом (№ 107) - их посылает верхний бог Нум-Торум либо его сын.

Принесенная птицей земля постепенно стала разрастаться, и старик тундрового холма послал белого ворона осмотреть ее. В первый день ворон облетел землю за полчаса, во второй - за полдня, в третий - за целый день и при этом почернел, так как съел падаль.

Земля в мифах предстает вначале как жидкая и раскачивающаяся, затем Нум-Торум по просьбе старшей сестры Йоли-Торум-сянь опустил на землю свой пояс; земля осела в воду и стала неподвижной, а на месте пояса возник Уральский хребет (№ 112). У южного отрога гор (видимо, Уральских) старик Торстор пробил стрелой проход для перелета птиц с севера на юг (№ 10).

Нижний мир образовался по воле Торума для того, чтобы умершие уходили туда, освобождая землю для новых поколений (№ 107). По другой версии, подземный мир стал царством болезней и смерти, когда туда ушел через отверстие в земле злой дух Кынь-лунк.

Солнце, луна и звезды, по одной версии, были созданы Корс-Торумом, по другой - их достал Мир-сусне-хум из-под земли, из царства Куль-отыра (№ 108). Имеются рассказы о спрятанных, а затем освобожденных светилах (№ 4, 128). Солнце и луна в мифологии обских угров персонифицированы: солнце - женщина, луна - мужчина. Происхождение лунных фаз объясняется тем, что жена-солнце и преследовательница ее мужа вырывают его друг у друга и разрывают пополам; с тех пор месяц то умирает, то возрождается (№ 5, 6). В других вариантах солнце и месяц живут на небе каждый своей семьей и отдают дочерей в жены культурному герою (№ 105, 106). У обских угров известен широко распространенный сюжет о происхождении пятен на луне; здесь это пошедшие за водой и дразнившие луну дети (№ 7); намек на этот эпизод имеется в мансийском тексте (№ 109) о приходе луны на землю, обосновывающем запрет заигрывать с луной.

Из астральных мифов у обских угров наиболее распространен рассказ о созвездии Большая Медведица, называемом обычно Нё, Нёх "Лось", и Млечном Пути - лыжне охотника на лося. В мифическое время первотворения лось был шестиногим и бегал так быстро, что его не могли бы догнать люди. Чтобы сделать возможной охоту на него, сын Торума (№ 8), а по другой хантыйской версии - старик Торстор (№ 10) догнал лося и отрубил у него две ноги. У манси в этой роли выступает Мось-хум, опередивший менква (№ 110), или человек Пастэр [115, с. 89]^*. Но другой хантыйской версии (№ 9), за лосем охотились три человека и Большая Медведица - это котел, брошенный одним из них. В некоторых текстах объединены сюжеты о происхождении звезд и экзогамных объединений Пор - Мось. Медведица с медвежатами, родившая первую женщину Пор или Мось, - это три звезды на небе (№ 124, 125) либо, по другому варианту, созвездие из семи звезд (возможно, Малая Медведица)^**.

^* (В нашем сборнике имеются рассказы об охоте двух мужчин, предков рода Пастэр, на лося, но без эпизода с отрубанием ног; этиологический финал этих рассказов объясняет не происхождение созвездий, а расселение рода на различных территориях (см. № 43, 158).)

^** (Интересно, что изображения лося в сочетании с солярным символом и охотничьей загородкой имеются на наскальных писаницах Урала, а изображения медведя (и других животных) в сочетании с солярным и астральным символом - на ритуальных палицах, применяемых во время медвежьих праздников. В. Н. Чернецов, анализируя эти рисунки, приходит к заключению, что в них нашла отражение календарность обрядов, связанных с охотничьей и промысловой магией [100, с. 89].)

Персонифицированной мифической фигурой выступает в фольклоре дух ветра Ват-лунк (хант.), Луи-вот-ойка "Северный ветер-старик" (манс.). В мансийском мифе "Про Северный ветер" (№ 111) повествуется о потеплении ветра после победы над ним человека. Этот мотив встречается в измененном виде и в хантыйском тексте (№ 12), где старик, живущий "в доме с запертой дверью", отправляет по очереди дочерей к Северному ветру; лишь младшей удается пройти все испытания, стать его женой и обеспечить тем самым тепло на земле.

Огонь, по публикуемой в сборнике версии, был высечен сыном Торума из камня (№ 1). В мифологии огонь выступает не только как благодетельная, но и как разрушительная сила, особенно в мифах об огненном потопе (№ 11, эпизод в № 105). Название потопа у хантов - чек-пай "бедственный огонь", у манси - ялпынг-вит "священная вода". Его относят к мифическим временам первотворения, когда Торум наслал потоп за непослушание древних богатырей или своего младшего сына. В варианте, представленном в данном сборнике (№ 11), сын Торума сумел предотвратить потоп, в других мифах во время бедствия погибла растительность и большая часть живых существ, в том числе и мифических богатырей (или людей). Спаслись лишь те, кто оказался на семислойном плоту; сам Торум, искупавшись в огненном потопе, помолодел, и у него родилось семь сыновей.

Некоторые мифы о потопе имеют эсхатологический характер: в них повествуется о конце мира после второго потопа, который должен прийти через две тысячи лет после первого (см. примеч. к № И). Последующая судьба людей рисуется в соответствии с религиозными представлениями о судьбе души после смерти человека. Те, у кого кончился срок пребывания в виде тени, после потопа восстанут и проживут еще один срок своей жизни, затем превратятся в жучка и наконец в прах, что и будет означать полный крах мира [57, с. 50].

Первыми насельниками земли были духи, лесные сверхъестественные существа менквы и древние богатыри (продолжительность тех времен, как и последующей человеческой эры, измеряется тысячелетиями). Духи предсказали наступление в будущем "древней человеческой эпохи, вечной человеческой эпохи" и установили правила поведения людей, назначили им для почитания духов и определили местожительство последних. О расселении духов у хантов бассейна реки Демьянка рассказывается так: "Много лет назад собрались духи Тонх на маленьком притоке Демьянки, чтобы посоветоваться, куда должен отправиться каждый. Совет длился полмесяца. На холме, где состоялось собрание, еще и сегодня не растет трава; небольшая река стала настолько священной, что, переплывая через нее, собака теряет шерсть. Область была разделена так: один пошел в чужую сторону, другой остался в родных местах, а у кого были крылья - взлетел на небо" [119, с. 5].

В большинстве антропогонических мифов создание людей приписывается Нум-Торуму или его сыну, культурному герою. В качестве инициатора или участника этого акта называется и верховное божество женского рода Торум-анки (хант.), Йоли-Торум-сянь (манс.); противник бога Куль-отыр неудачно подражает творцу или портит его творения (№ 113, 114). В обско-угорских мифах фигурируют разные способы и материалы для сотворения человека. Версии таковы: в людей превратились две березовые ветки (№ 13); люди сделаны из сердцевины лиственницы либо слеплены из сучьев тальника и затем обмазаны глиной [57, с. 47-48]; они нарисованы и затем образовались из горсти черной земли (№ 114); их вынули из разреза в икре ноги [7, с. 18]; сопли бога превращаются в червя, а тот - в человека (№ 107); наконец, люди возникли от мысли верховных богов или спущены ими на ниточке на землю (см. примеч. к № 13).

У первых людей оболочка была древесной (№ 107), роговой либо в виде рыбьей чешуи (остатки ее - ногти), а также в виде шкуры, позднее вывернутой внутрь (№ 114). Для оживления в людей была помещена душа или накачан воздух. Встречается библейский мотив о нагих людях, съевших запретное растение (ягоду, шишку), согрешивших и понесших наказание (№ 1).

Согласно некоторым мифам, создание людей происходило в два и даже в три этапа. Перволюди йис-ях "древние люди" (хант.) жили тысячу лет, затем погибли во время потопа, а оставшиеся дали начало новому поколению. Древние люди - огромного роста и без пупка - были бессмертными; смертными их сделали Куль-отыр, Кынь-лунк, соблазнив сторожившую их собаку (№ 14, 114), либо люди Пастэр, возрождение которых стало невозможным из-за их ленивых жен (№ 115). Современные люди в отличие от древних - с обрезанным пупком, "кукольнолицые", это куклы богов, которыми они забавляются.

Этиологических мифов о растениях и животных, их качествах и видоизменениях немного (№ 16, 17, 24). Чаще рассказы об их происхождении входят как эпизоды в мифы творения или превращаются в мифологические сказки. Мотив творения их божеством или его сыном наиболее полно представлен в нашем сборнике двумя текстами; в хантыйском основное внимание уделено растениям (№ 1), в мансийском - животным (№ 108). Бог или его сын создает полезных людям животных и растения, а его главный противник Кынь-лунк, Куль-отыр - вредных (№ 114). Однако, как явствует из хантыйского мифа № 1, хотя последний и противостоит сыну бога и подговаривает людей есть другие растения, тем не менее и эти растения относятся к числу полезных. Добывание рыб и перелетных птиц путем женитьбы культурного героя на дочери водяного владыки и южной женщины фигурирует в мифах о возникновении земли (№ 105, 106). Появление некоторых элементов культуры связывается не с мифическими существами, а с обыкновенными людьми. Так, построение первой оленьей нарты приписывается "одному ханту" (№ 21).

Следующая группа текстов посвящена мифам и мифологическим песням о медведе. В нашем сборнике они представлены № 22-24 и 116-122. Медвежьи песни делятся в зависимости от функции и времени исполнения на песни доставки, песни внесения медведя в дом, пробуждения, песни выноса и др. Основные их темы - происхождение медведя (№ 24, 116, 117); первое его добывание культурным героем (№ 118); знаменитые добыватели (№ 119-122); рождение медведицей первой женщины Мось (№ 25, 124, 125); нарушение медведем запретов и наказание его людьми (№ 116, 120); нарушение людьми запретов или клятв и наказание их медведем (№ 24, 119); добыча конкретного медведя в данной местности, перевоз его в поселок или описание пути медведя после окончания праздника и т. д.

В обско-угорской мифологии существует несколько версий происхождения медведя [120, с. 9-10; 1, с. 29; 115, с. 333-334; 131, с. 288] По одним из них, медведь рожден духом земли либо появился из яйца гагары (красношейной поганки - Columbus auritus) По другим - медведь рожден женщиной (иногда упоминается, что ее взял в жены медведь или менкв). Личность женщины трактуется по-разному: она либо безымянная, либо Мось (№ 117), Сапыр, Тяпар, Вушп. Имеются рассказы о превращении в медведя заблудившегося юноши - богатыря, перелезшего через колоду (№ 22). Но чаще всего (особенно в медвежьих песнях) повествуется о небесном происхождении медведя; по одной версии, он родился через три дня после небесного бога, по другой, наиболее распространенной, медведь - сын или дочь небесного бога (№ 23, 24, 116). В № 116 Торум и сам принимает черты медведя: когда он приходит в ярость, у него вырастают клыки.

Сюжеты о небесном происхождении медведя, особенно популярные у северных обских угров, сводятся, по данным А. Каннисто [116], к рассказу о житье медведя (или медведицы) на небе, его играх. Медведь нарушает запрет отца и выходит из дома; увидев землю через дыру в небе, он приходит в восторг и просит отца отпустить его на землю. Отец соглашается, но дает ему наказ: не разорять амбары, не забирать добычу охотника, не отпугивать женщин и детей от лесных ягод и т. д. Он не должен трогать святилища и мертвецов. В песнях на предостерегающих примерах показывается, что при нарушении правил медведь всегда будет добычей охотника, хотя для него, конечно, будет устроен почетный праздник и впредь его будут изображать в песнях. Но самое плохое, что может совершить медведь, - это ранить или убить охотника. Тогда во исполнение долга кровной мести его, несомненно, убьет родственник охотника, праздника же не будет, медведя сожгут и тем самым уничтожат его душу, не дадут возможности возродиться. В медвежьих песнях устанавливаются и обязательства людей по отношению к медведю: охотник не должен хвалиться легкостью победы над медведем, плохо о нем говорить - за это медведь рассердится и отомстит. Особенно опасно дать ложную клятву в отношении медведя - он разорвет клятвопреступника.

По существу, эти песни, исполняемые обычно от первого лица, т. е. от лица самою медведя, представляют собой мифы об установлении обрядов медвежьего праздника; их пение во время праздника должно служить доказательством осведомленности людей о его сверхъестественной сущности.

Сюжеты о знаменитых охотниках на медведя также представлены в нашем сборнике (№ 24, 118, 119, 121, 122). Некоторые мотивы мифологических и героических медвежьих песен встречаются в былинках и сказках (о них речь пойдет ниже). В песнях о конкретной охоте на медведя описывается весь путь от места охоты до поселка. В них точно указываются малейшие особенности местности, приводятся названия каждого холма, горы и т. д. Рассказывается о почестях, воздаваемых медведю при его перевозке: охотники в пути делают остановки и ритуальные выстрелы, на затесах деревьев вырезают ножом идеографические рисунки - сведения о числе охотников, собак и убитых медведей [1, с. 28-29). В медвежьих песнях отражено и обрядовое выпроваживание священного животного. У хантов Югана, где существует представление об уходе медведя (души) после праздника не на небо, а в лес, нам приходилось слышать о песнях, описывающих этот путь.

В медвежьих песнях широко использовались термины-табу из "медвежьего языка", который насчитывал около 500 слов, из них 132 были подставными названиями самого медведя [111].

Следующая группа текстов - о людях Мось и Пор - включает № 25- 29, 123-132. Она начинается с мифа о рождении женщины от медведицы; эти события относятся к дочеловеческой эпохе. Начало сказания в хантыйской (№ 25) и мансийской (№ 124) версиях различается. В первой одинокая женщина Мось бродит в поисках своей шубы и погибает, во второй она живет с братом, тот женится, но женщина Мось убивает невестку и подменяет ее собой, у них рождается сын; узнав истину, брат убивает сестру и ребенка. Далее сюжет развивается по единой схеме: душа женщины Мось превращается в растение порых, его съедает медведица, у нее рождаются два медвежонка и человеческая девочка. Вариант начала мансийского мифа представлен в виде отдельного текста (№ 123). Его основная идея заключается в отказе брата жить с сестрой как с женой. Здесь уместно привести слова Е. М. Мелетинского: "Миф об отказе от инцестуального брака в пользу экзогамного и есть яркий пример социогенного мифа" [75, с. 60]. Социогенный характер рассматриваемых мифов проявляется и во второй их части, где рассказывается о том, как девушка, рожденная медведицей, становится женой Усынг-отыра (Городского Богатыря), и тем самым устанавливаются обряды медвежьего праздника (№ 124) и экзогамии (№ 125).

В хантыйской части сборника далее следует мифологическая сказка о рождении первого мужчины Мось из колена женщины (№ 26). Он выступает спасителем народа от сверхъестественных существ - людоедов Яляней. Следующий рассказ - о противоборстве сына женщины Мось и каменноглазых богатырей (№ 27) По определению В. Штейница, записавшего текст, это типичное героическое сказание, но оно имеет мифологическую концовку о превращении основных персонажей в главнейших местных духов: мать героя и ее брат - это Калтась и Когтистый старик, а герой похож на Назымского духа (он же - Ими-хиты) [51, с. 245].

Затем в хантыйской и мансийской частях сборника идут тексты, объединенные вокруг сюжетного стержня о противостоянии Пор и Мось (№ 28, 126-130). Один из них (№ 126) - на актуальную в наши дни тему, а именно об экологическом равновесии. События в нем относятся ко времени, когда люди были бессмертными. Пор-нэ озабочена тем, что размножившимся людям будет недоставать пищи; Мось-нэ предлагает сделать реки масляными, а Пор-нэ видит выход в том, чтобы люди стали смертны (в другом мифе позицию Пор-нэ занимает небесный бог - см. № 1). Концовка рассказа звучит так: "Пор-нэ хоть и злая, но умная, а Мось-нэ глупая, хоть и добрая". Нужно заметить, что здесь выражена оппозиция Мось - Пор, обратная общепринятой у обских угров: "Мось-нэ - очень умная и хитрая женщина, Пор-нэ глупее" (№ 130). Их соперничество связано с поисками мужей и распространяется на детей. Эти рассказы близки к сказкам: герои выступают в виде животных, имеются эпизоды с волшебными предметами, превращающимися в непроходимые препятствия (№ 28, 128), однако мотивы их замужества носят мифологическую окраску и социогенный оттенок. Так, два мансийских текста, записанные от одного и того же сказителя, демонстрируют функциональную параллельность Мось-нэ и Пор-нэ: та и другая являются объектом сватовства филина (№ 131, 132), но в первом случае брак неудачен, а во втором - удачен.

Третья группа текстов (№ 30-3, 133-143) посвящена наиболее популярной фигуре обско-угорского фольклора, известной более всего под именами Мир-сусне-хум, Ими-хиты, Эква-пырись и др. (характеристику его как персонажа верований см. выше; см. также работы разных авторов [3; 10; 57; 98; 115; 119 и др.]). С ним мы уже встречались в космогонических и отчасти социогонических мифах (см. № 105, 106), где он выступает как единственный сын старика и старухи тундрового холма, вокруг которого образовалась земля, или как седьмой, любимый сын верховных божеств Нум-Торума и Калтась (№ 133). Иногда его образ сливается с самим Нум-Торумом (№ 2), а в других версиях герой оказывает противодействие своему отцу, например останавливает потоп, спущенный на людей (№ 11).

В текстах посвященной ему серии обычно говорится, что герой живет с бабушкой или тетей. Отсюда и некоторые его имена. У манси это Эква-пырись (Эква-пыгрищ, Эква-пыгрис, Эква-пырищ "Женщины сынок" или Эква-пы-пырись "Женщины сына сыночек", т. е. внучек)^*. Второе имя - Эква-пы-пырись - соотносится с началом мифологических сказок О культурном герое-трикстере, где сообщается, что он живет с бабушкой.

^* (По поводу первого из имен можно отметить, что его составные элементы фигурируют и как два разных имени - первого мужчины Пырись и первой женщины Эква, от которых пошел "весь вогульский род". Вероятно, это обстоятельство дало основание А. Н. Баландину считать имя Эква-пырись мифологическим, более ранним по сравнению с именем Мир-сусне-хум. По его мнению, буквальный перевод Эква-пырись "Сынок женщины" указывает на древний характер происхождения антропонима; в современной номенклатуре родства этот термин отсутствует [3, с. 66].)

У западных хантов имя героя - Ими-хиты. В. Штейниц пишет, что термин трудно понять, и переводит его как "тетин племянник" [51, с. 249]. Одна из наших рассказчиц перевела его как "бабушкин внук", такое же толкование термину дал Н. И. Терешкин (устное сообщение).

Мансийский текст № 133 проливает свет на происхождение этого имени. Здесь герой - сын Торума, который, поссорившись с женой, изгоняет ее на землю, где она рождает сына; сестра Торума находит их и после примирения супругов уходит с племянником на Обь. С этого момента тетя заменяет ему мать, учит его обращаться с луком и стрелами и т. д., а герой именуется "племянником" (ср. также хантыйские тексты № 27 и 31, где герою покровительствует его дядя - брат матери).

У восточных хантов герой называется Альви, Альвали. Возможно, здесь имеется связь с именем героя Ульба-песь-маля-сов^*. Оно созвучно кетскому Альба (который подобен хантыйскому Альви). В сказках обских угров герой имеет еще несколько имев: Качалка-старик, Миленький, Ванька, Мучная Крупинка, Сын Живого Лесного Воробья и др.

^* (Оно содержится в неопубликованном мифе, хранящемся в Тобольском музее-заповеднике. Сюжет мифа совпадает с № 105-106.)

В хантыйском мифологическом сказании (№ 30) герой носит имя "Желанный Богатырь, Купец Нижнего Света, Купец Верхнего Света", что связано с его функцией посредника между мирами: посетив верхний и нижний миры, он узнает правила человеческого общежития, а в конце превращается в духа - объект почитания и жертвоприношений.

В мифологической сказке (№ 135) Эква-пырись живет с сестрой на тундровом холме (т. е. здесь пара первопредков представлена братом и сострой, но мотив инцеста отсутствует: герой выдает сестру замуж), а затем, как и в мифах № 105, 106, совершает путешествие в Южную страну Мортим-ма, тем самым открывая перелетным птицам путь на север, к морю. Однако здесь этот этиологический мотив лишь подразумевается, а в центре сюжета оказывается женитьба героя в его зооморфной ипостаси гуся на гусыне - дочери хозяйки Птичьей страны.

Мифологический фон весьма ощутим и в текстах № 31-32, 134, 136 и 138, но если в мифах герой создает животных, то в текстах этой серии (особенно в № 32 и 138) бабушка или тетя сообщает ему названия добытых им зверей, учит охоте, отправляет рыбачить. Герой-ребенок предстает здесь как сирота - внук или племянник, не имеющий отца и матери, и как трикстер, по-мансийски ощмар-хум "выдумщик, волшебник, обманщик". Его проделки направлены в основном против сил, враждебных людям. В текстах № 32-34, 138-140 рассказывается о встречах .Ими-хиты, Альвали, Эквапырися с людоедами-менквами, Сэвс-ики. Чаше всего они выступают в функции антагонистов, но иногда и товарищей героя, как это имеет место в тексте № 138. В одном из рассказов его уносит людоедка под именем Женщина с Кузовом, Герой хитростью заставляет детей своих противников освободить себя, убивает их (или варит в котле, предназначенном для него самого), а затем хитростью побеждает и людоеда, из пепла которого возникают комары. В ряде текстов (№ 32, 137) герой проявляет шаманские способности, во многом тоже трикстерского характера.

В некоторых мансийских текстах герою противостоит Усынг-отыр "Городской князь" (он фигурировал и в мифах о медведе и фратриальных предках Мось - Пор). Здесь он - вождь, хозяин города, а в Эква-пырисе, в свою очередь, проступают черты героя, которого Е. М. Мелетинский называет "демократическим" [73]. Мифологические черты проявляются в заданиях Усынг-отыра. Одно из них связано с птицей Товлынг-карс "Крылатый карс", живущей посреди моря на высокой лиственнице. В публикуемом здесь рассказе Эква-пырись взбирается на дерево в облике горностая, убивает железную лягушку, которая грызла крылья птенцов карса; в благодарность за это карс помогает герою, а тот, в свою очередь, помогает ему вернуть маховые перья, оставшиеся у мамонта (№ 134).

Дальнейшее развитие образа Эква-пырися, а вместе с тем и превращение мифологической сказки в бытовую прослеживаются в мансийских текстах № 141-143. Сказки такого рода специально проанализированы А. П. Баландиным (см. [3]). Здесь наиболее выпукло проявляются черты Эква-пырися как "низкого" героя (по терминологии Е. М. Мелетинского). Он - бедняк, купеческий или царский работник, плохо одет, у него новое имя Ванька и уничижительный признак - сопливый нос, но не сообразительности, уму и находчивости он превосходит всех остальных и, как водится, выходит победителем в любой ситуации. Герой защищает бедняков от угнетателей, одурачивая или побеждая хитростью и смекалкой богача Усынг-отыра, шамана, русского богатыря, купца, царя, попа и т. д. В этих текстах уже нет мифологических деталей, действие происходит в городе (по образцу города Березова) с царским долгом, церковью, лавками, тюрьмой и т. п. Эти сказки, как отмечает А. II. Баландин, выросли и развились в новых социально-экономических условиях, сформировавшихся после присоединения Сибири к России, в условиях ясачной политики и торгово-промышленного капитала. В представлениях народа этот герой жив и сейчас. Один из наших рассказчиков закончил повествование об Альвали словами: "Он и сейчас рядом с нами, он всегда рядом с лунком (духом), который уносит людей" [6, с. 22]. Пожилые манси считают, что сметливость Эква-пырися (Мир-сусне-хума) проявляется и в наши дни: именно он подал людям идею строить самолеты и спутники [56, с. 114]. Таким образом, этот персонаж принадлежит одновременно двум мирам - миру предков и миру живущих - и двум временам - сакральному (т. е. эпохе первотворений) и профаническому (т. е. текущему).

Переходим к следующей группе произведений устного народного творчества хантов и манси - героическим сказаниям или богатырским сказкам. Напомним, что у обских угров героическое сказание имеет много общего с героической песней, и исследование этих жанров трудно разграничить. Героическим сказаниям и песням посвящены работы С. К. Патканова [41; 83; 84], их анализ дается авторами, собравшими или подготовившими тексты к публикации в многотомных сериях хантыйского и мансийского фольклора: Б. Мункачи, А. Каннисто, Й. Папаи, В. Штейницем, Э. Вертеш и др. (см., например, [126; 135]). Вопрос о богатырской сказке обских угров рассмотрен Е. М. Мелетинским в связи с проблемой происхождения героического эпоса [76]. Типологии героических песен манси и северных хантов посвящены работы И. П. Демень [112; 113]. В нашем сборнике лучшие образцы героических сказаний представлены № 35-37, 144, 145, 148.

Основные темы героических сказаний типичны для богатырской сказки. Это военные походы богатырей с целью сватовства либо кровной мести, сражения с другими богатырями или с иноплеменниками, иногда с мифологическими существами. Повествование начинается с выезда героя из дома и заканчивается либо прибытием его в иной город, иную землю, либо возвращением домой (В. Я. Пропп считал такую форму композиции древнейшей [86, с. 92]).

В ряде случаев встречается тема героического детства (№ 35), а в незаконченном тексте № 37 дается развернутая картина трехкратного чудесного рождения богатыря. Герои носят прозвища, указывающие на характерные черты их внешности или права. Прозвище может быть связано и с сюжетными коллизиями. Так (№ 35), дед дает внуку имя Богатырь с Вертелом для Осенней Сушки Рыбы после того, как тот совершает свой первый подвиг - в данном случае охотничий: убивает одним выстрелом сразу семь рыб, нанизав их на стрелу (мотив стрелы богатыря, которая убивает сразу по 100 вражеских воинов, часто встречается и в других текстах).

Противниками героев выступают в основном не демонические существа (намек на очищение героями земли от чудовищ, мешающих плаванию по рекам, вскользь упоминается в тексте № 36), а богатыри - родственники невесты или ее похитители, поэтому слова "сват" и "воин", "свадьба" и "война" оказывались синонимами (сцена мирного сватовства, переросшего в сражение, дана в тексте № 36). Перед походом устраивалось жертвоприношение. Способы ведения войны и оборонительные меры были различными. Тактика зависела от обстоятельств. Применялись разведка, стремительное нападение, захват врага врасплох, осада укрепленных мест и т. д. Особенно красочно обрисованы поединки богатырей. Победитель забирал доспехи и снимал скальп убитого врага, иногда съедал его сердце. Скальпирование приносило победителю славу, а побежденному - унижение.

Богатырские походы и поединки занимают основное место в текстах этой группы, однако определенную роль играют и сверхъестественные силы: по просьбе героев бог Торум насылает жару на стан противника (что вынуждает осажденных жителей городка открыть ворота и спуститься к реке, где нападающие получают возможность похитить девушку), бросает попавшему в западню герою кольчугу (№ 27), дает богатырю кнут, топор и живую воду для спасения погибшего брата (№ 146), дает своему сыну - "Много Странствующему Мужу" - три зернышка, чтобы жена бездетного богатыря родила наследника (№ 37), и т. д. Некоторые герои обладают способностью превращаться и животных, оживать, но эти мотивы, как и колдовские трюки, столь характерные для повествований о культурном герое-трикстере, здесь достаточно редки.

Одной из особенностей героических сказаний обских угров является то, что их герои-богатыри нередко отождествляются с родоначальниками территориальных групп, которые, как уже говорилось, в ряде случаев совпадают с персонажами пантеона - детьми Нум-Торума. Так, в мансийских текстах № 144-147 действуют именно эти мифологические персонажи, становящиеся в конце повествования духами-покровителями определенной местности, Особенно сильна мифологическая семантика в сказании "Жещина-богатырка (№ 144), где в центре коллизий оказывается тема преодоления инцеста между братом и сестрой (некоторые мотивы этого текста перекликаются с мифами). В других случаях эта связь героев-богатырей с фигурами пантеона лишь слегка улавливается, как в тексте № 148, где один из братьев носит прозвище Дух Ходившей-Летавшей Мысли и называет себя "в песнях прославляемым человеком". Впрочем, некоторые тексты заканчиваются не этиологическим финалом, констатирующим превращение героев в духов-покровителей, а типичным для сказок пиром.

Интересно в этом отношении сравнить два мансийских текста. Первый из них (№ 145) был записан в 1904 г., второй (№ 146) - в 1955 г, в одном и том же районе - на реке Конде.

Элементы	1-й вариант	2-й вариант
Начальная формула	"В одном углу семидесяти семи миров появилась Каменная гряда, Уральская гряда, родился сын, рожденный Сибирской Женщиной Резаное Железо"	"В деревне ли, в городе ли жили-поживали два брата-богатыря"
Герой	Богатырь высокого ранга, сын бога	Богатырь, дух местного значения
Антигерой	Отец и мать невесты	Похититель невесты
Местожительство героя	Каменная гряда, Уральская гряда	Деревня-город
Способ получения информации	Ворожба	Сообщение старика и старухи
Цель богатырской поездки	Добывание невесты	Добывание невесты
Способ достижения цели	Военное сражение	Военное сражение и волшебные предметы
Конечная ситуация	Невеста получена, герой становится духом, приносят жертву богу	Невеста получена, герой устраивает пир для людей

Из сравнения следует, что для первого варианта характерна мифологизация, а для второго - уклон в сторону позднейшей сказки.

Еще одна особенность текстов этой группы заключается в том, что действие в них происходит на земле, причем очень часто указываются географически конкретные местности (реки Конда, Обь, Казым и т. д., Уральский хребет) и поселки. С. К. Патканов, анализируя эпизод героической песни, в котором невеста в облике филина сообщает своему нареченному, где ее нужно искать, отмечает, что ее монолог содержит подробное изложение того пути, по которому герой доберется до места ее жительства: он должен спуститься по реке Эмдер до Оби, потом подняться до устья Иртыша, а затем по Иртышу до реки Конда, на южном берегу которой и находится ее город (см. [41, с. 98]). Такие топографические увязки могут создать впечатление "историчности" жанра героических сказаний, по которым, как уже отмечалось, делались попытки реконструировать картину жизни предков хантов и манси [39; 83; 84].

Такова краткая характеристика "классических" героических сказаний обских угров, сложившихся большей частью в период распада доклассового общества. Е. М. Мелетинский считает, что им свойственны и общие черты эпического стиля, но это еще не героический эпос, так как здесь отсутствует настоящий эпический фон, изображение общенародных судеб [76, с. 94].

Наряду с героическими сказаниями в фольклоре обских угров имеются исторические предания о сражениях богатырей с угнетателями или захватчиками. Одни из них посвящены междоусобным схваткам собственных богатырей (№ 39-41, 150, 151, 153), другие - борьбе с иноплеменниками (№ 48-52, 155, 157). Среди последних фигурируют "самоеды" (ненцы), татары, этнос Ахыс-ях ("низовой народ") и русские казаки.

Предания о богатырях-предках (матурах, отырах и др.) включают те же темы родовой мести, похищения женщин, осады городков или поединков воинов, но действия, происходящие в них, отнесены ко времени человеческой эры, связываются с конкретными районами расселения хантов и манси и призваны объяснить миграции определенных социальных групп, происхождение элементов окружающего ландшафта или культовых мест. Иногда героями предания являются не отдельные личности, а социальная или территориальная группа; в таком случае противоборствующие стороны обозначаются этнонимами, например: "Раньше жителя Агана воевали с Ахыс-ях" и т. п. В ряде случаев топонимические и этногенетические мотивы выступают самостоятельными темами преданий (№ 42-45, 47, 154, 156, 158, 159). В этот же раздел мы включили предание, в котором объясняется отсутствие грамоты у хантов (№ 53).

В преданиях о событиях менее отдаленного прошлого нередко отражены и реальные события и факты, в том числе освоение Сибири русскими, начавшееся в XVII в. Как известно, некоторые хантыйские и мансийские князьки оказали сопротивление русским казакам. Предания об этом имеются и в нашем сборнике (№ 51, 52). Однако в них присутствует и мотив замирения, а в некоторых рассказах даже подчеркивается, что "остяки с Ермаком не воевали" [7, с. 40]. Вообще современному населению присуще понимание необходимости жить мирно. Один из наших рассказчиков так закончил повествование о прошлых военных столкновениях: "Сейчас ненцы, ханты - все вместе живут".

Следующие разделы обеих частей сборника непосредственно связаны с актуальными верованиями обских угров (№ 54-78, 159-177). В них включены рассказы, в которых нашли отражение представления хантов и манси о духах, о шаманах, о душе и судьбе умерших, о сверхъестественных существах, обитающих в заброшенных жилищах, водоемах, тайге и т. д.

Среди этих текстов встречаются как былички, так и бывальщины. Былички либо рассказываются очевидцами, либо в них излагаются события, происшедшие с какими-либо другими конкретными лицами. В последнее время рассказчики, особенно молодые, стали указывать источником информации не отдельных лиц, а ссылаться на "хантов", имея и виду старшее поколение (см., например, № 58). Считается, что все описываемые в этих рассказах события имели место а действительности, хотя, с нашей точки зрения, реальные факты часто переплетаются здесь с фантастикой. В архивных материалах В. Н. Чернецова имеется такая запись: "В Нижних Нарыкарах я встретил старика И. П. Яркина, который в присутствии взрослых и детей убежденно рассказывал о том, как он однажды повстречался с одноголовым менквом" [И, № 869, д. 38, л. 49]. Подобную убежденность в реальности своих рассказов высказывали и наши информанты.

Былички, вошедшие в сборник, за редким исключением, относятся к мифологическим, по терминологии Е. М. Мелетинского [76].

Если в быличках человек лишь фиксирует присутствие духа или сверхъестественного существа либо слегка соприкасается с ним (причем для ее героя этот контакт бывает, как правило, вынужденным: в отличие от героя мифа или сказки он не стремится помериться с ними силами), то в бывальщинах герой вступает с этими существами в непосредственный контакт и даже противоборство. В них повествуется о посещении иных миров, удачных или неудачных браках, взаимных услугах или состязаниях. Многим из этих рассказов присущ нравоучительный пафос, они истолковывают правила поведения, преследуют воспитательные цели.

В рассказе о путешествии семьи шаманов на небо (№ 55) отражены представления о его чистоте: туда можно попасть только с новыми, чистыми вещами (согласно религиозным верованиям хантов, жертвы небу и небесным богам должны быть белого цвета). В рассказе "Обиженный огонь" (№ 54) на первый план выступает нравоучительный аспект: как дорого приходится платить человеку за нарушение правил обращения с этим важнейшим "существом".

Рассказ "Музыкальный мыс" (№ 57) бессюжетен, это, собственно, этнографическое сообщение. Но он представляет интерес для понимания значимости музыки как части устного народного творчества. Умение играть на музыкальных инструментах изображается как сверхъестественный дар, связанный с миром духов. Подобные воззрения проступают и в других текстах нашего сборника (см., например, № 66).

Рассказы о встречах с мамонтами Вэс (№ 58, 59) интересны тем, что в них выражено разное отношение к описываемым событиям и тем самым раскрывается судьба фольклорной традиции. Один из них ведется от первого лица, т. е. это своего рода "первоисточник". Но "очевидец" - это молодой хант, окончивший школу, и он критически относится к рассказам стариков, считает их преувеличениями. Он находит компромиссное решение: "Вэс может заглотить целый пароход - ханты говорят, старики. Они неграмотны, я в это не верю. Но лодку перевернуть Вэс может". В другом случае рассказу придан юмористический оттенок, отвлекающий внимание слушателей от главного события - встречи с Вэс - и тем самым понижающий значение этого факта.

Особую тематическую группу образуют рассказы о контактах живых с миром мертвых, иллюстрирующие представления хантов и манси о смерти и последующей судьбе умершего. Мысль о том, что умерший продолжает существовать и с ним (его душой) можно встретиться, отражена в текстах № 60-62, 64-66, 162-163, 165. Из них следует, что умершие (их души) продолжают вести обычный образ жизни: едят, пьют вино, играют на музыкальных инструментах, имеют своего шамана и т. д. Вместе с тем мир мертвых противопоставляется миру живых не только внешними условиями ("когда у вас ночь, у нас день"), но и в социальном плане. Впрочем, последний момент объясняется скорее не традиционными верованиями, а заимствованными идеями (например, идея возмездия).

Еще одна группа текстов посвящена "лесным людям" (№ 69-72, 169, 170). Они известны под разными именами: мис, миш, Унху, Вор-лунк и др. У манси различаются Вор-Мис-нэ "Лесная женщина Мис" и Вит-Мис-нэ "Водяная женщина Мис". Иногда рассказчики называют их духами, но чаще подчеркивается, что это "такие же люди, как мы". События в рассказах развиваются практически по одной схеме: герой (героиня) встречается с лесной или водяной женщиной (мужчиной), которые уводят человека в лес либо приходят к нему в дом и выступают в качестве "чудесного супруга". Обычно человек стремится обратно домой, его отпускают и награждают охотничьим счастьем, но вскоре после этого он умирает.

У хантов и манси существует большой цикл рассказов о менквах (Сэвс-ики) - сверхъестественных существах, считавшихся в некоторых районах родителями лесных людей. В рассказах повествуется о встречах людей с этими существами. В нашем сборнике одна часть рассказов помещена в группе текстов об Эква-пырисе (Альвали), а другая - в разделе, где действуют обычные люди. Из них становится ясным, какими рисовались в воображении народа менквы - Сэвс-ики - и их взаимоотношения с людьми. Но наиболее распространенному мнению, это антропоморфные существа, однако в некоторых хантыйских рассказах проступают зооморфные черты менквов (№ 73, 75). В фольклоре северных обских угров менквы тесно связаны с медведем. Прекрасной иллюстрацией этому служит мансийский рассказ "Человек с реки Казым" (№ 166). Основной его смысл сводится к запрету присутствовать на фратриальных медвежьих обрядах представителям другой экзогамной половины, в данном случае - зятю. Нарушителя уносят с праздника менквы и по распоряжению Ялп-ус-ойки едва не доводят своими танцами до смерти. В тексте № 73 менкв самостоятельно наказывает человека за то, что тот мучает зверей, т. е. за нарушение экологического запрета.

Один из хантыйских текстов (№ 76) интересен в жанровом отношении. Это диалог человека и Менк-ики, состязание в отгадывании загадок. Как эпизод он встречается и в мансийском тексте (№ 172). Обращает на себя внимание, что у манси менквы рисуются менее враждебными по отношению к людям, чем у хантов.

Менкв, излюбленный персонаж хантыйских и мансийских суеверных рассказов, фигурирует и в сказках. Впрочем, грань между ними и сказками не всегда легко провести. В нашем сборнике раздел сказок условно начинается с № 77 (ханты) и № 179 (манси). Одни сказки включают национальные мифологические мотивы, другие являются переработкой заимствованных сказок, в которые введены элементы и приметы исконного быта и мировоззрения; некоторые тексты совмещают в себе то и другое. К лучшим образцам обско-угорской сказки в нашем сборнике можно отнести текст № 88 ("Подобно Осиновому Листу Верткий Муж").

И в хантыйских и в мансийских сказках наиболее популярны такие сказочные персонажи, как лесная ведьма (№ 83-85, 180, 181), неверная сестра (№ 89, 186), младший брат (№ 83, 85, 187, 188).

Тексты о лесной ведьме Кирп-шолуп-ими (Сопливоносая женщина, или Длинноносая женщина) и женщинах-людоедках близки рассмотренным выше группам о менквах и Мось-Пор. В рассказах такого рода, как и в некоторых героических сказаниях, бросается в глаза определенная натуралистичность в сценах расправы с врагом: развешивание кишок, протыкание живота, снятие скальпа и т. п. Объяснение этому можно видеть в условиях жизни и истории народа: охотник и рыболов, постоянно убивающий и разделывающий дичь, воспринимает подобные детали более естественно, чем представители иного уклада жизни.

Публикуемые материалы могут дать фольклористам немало информации о процессе развития обско-угорской сказки. Для примера сравним изложение международного сюжета о неверной сестре (АТ 315). В хантыйской сказке (№ 89) события развиваются в лесу в небольшом поселении; персонажами являются старик со старухой, их дочь (неверная сестра), сын, жена сына, сверхъестественное существо Сэвс-ики, медведица, лосиха, собака, лосенок, медвежонок; из предметов фигурируют молоко, пуговица, зуб животного, подушка, дом с семью комнатами. Как герои, так и предметы в основном относятся к привычному окружению и образу мыслей хантов. В мансийской же - более поздней - сказке (№ 186) к обычному месту действий (лесу) добавляется морской берег и царский дом, к предметам - кринка, умывальник, инструменты для подковки коня, волшебный клубок и т. д. Вместо лесного существа Сэвс-ики действует богатырь, появляются такие персонажи, как служанки и работники, среди животных упоминаются свинья, курицы, и вводится образ "чудесной" супруги - лебедя. Любопытна еще одна деталь. В хантыйской сказке неверная сестра умерщвляет брата, подкладывая в его подушку зуб животного, который вонзается ему в ухо. В мансийской сказке сестра с мужем обматывают героя проволокой, и "этот зверь-проволока врезался ему в тело". Новый элемент - проволока - ассоциируется здесь с привычным понятием - зверь. Композиция мансийской сказки усложнена по сравнению с хантыйской включением многих новых сюжетных ходов, иногда кажущихся искусственными вставками.

Остановимся на образе "низкого", "не подающего надежд" героя. Этот вопрос был затронут выше, при характеристике серии рассказов об Эква-пырисе. В сказках образ "низкого" героя проявляется более отчетливо и многосторонне. Вероятно, появление его в фольклоре обских угров объясняется, с одной стороны, внутренними процессами развития (появление социально обездоленной личности как проявление начал классового расслоения), а с другой - иноэтническим влиянием или прямым заимствованием. Примером первого рода может служить сказка о Ратпархо-Хишпархо, младшем брате, сидящем целый день у очага и копающемся в золе (№ 85). В заимствованных же сказках "низкий" герой имеет и другие уничижительные признаки: долго не взрослеет, у него парша, он "неправильно" выполняет работу - запрягает коня задом наперед, вырывает деревья с корнями и т. д. Однако в серии испытаний он выходит победителем, причем заимствованному "низкому" герою иногда приписывают поступки персонажей из обско-угорского фольклора. Например, в сказке "Плешивая Голова" "низкий" герой встречается с птицей Карс, как и мифологический Эква-пырись [6, с. 28].

К числу восточноевропейских сказок, в незначительной мере переделанных на собственный лад, относятся хантыйские тексты № 90-92 и мансийские № 181 - 189.

Завершают разделы детские сказки и стишки-диалоги. Это короткие рассказы почти исключительно о животных. Среди них - очень распространенный у разных народов мотив о лисе, крадущей пищу. Хантыйский текст (№ 94) выглядит более традиционным, в нем отражены реалии охотничьи-рыболовецкого быта. В мансийском тексте (№ 194) соединены два эпизода; один из них повторяет хантыйский рассказ, а другой несет в себе черты новых веяний: во-первых, в нем Лис превращается в "сопливого, паршивого мальчишку", т. е. приобретает черты "низкого" героя; во-вторых, здесь фигурируют заимствованные элементы быта: крещение ребенка, хранение жира в кринке и др.

Сказки "Воробышек с сестренкой" (ханты, № 95) и "Мышонок - Земляной Братец" (манси, № 192) привлекают внимание сходством героя с Альвали и Эква-пырисем. В первой герой вступает в противоборство с Сэвс-ики и побеждает его. Во второй Мышонок живет с бабушкой, выступает создателем благ (лодки и весла); концовкой служит широко распространенный эпизод с омолаживанием бабки.

Другие сказки повествуют о различных событиях в жизни зверей и их взаимоотношениях. Здесь истории о запугивании и хвастовстве (№ 96, 97, 191), о неуживчивости и поисках друга (№ 195, 196), о лени (№ 193). Стишки-диалоги, обычно состоящие из вопросов и ответов, несут в себе информацию о явлениях природы и животных (№ 101, 102, 197-199). Так, ноги птички сравниваются с подпорками шалаша, нос - с лопаточкой, язык кошки - с подпилком и т. д. Благодаря форме изложения подобные тексты легко запоминались детьми. Завершают разделы детских сказок как в хантыйской, так и в мансийской частях рассказы о двух-трех товарищах (платок, ягода и т. д.), их дружбе-противостоянии и гибели (№ 103, 104 и 200).

Локальные особенности и связи. Рассматривая устное творчество двух народов, следует хотя бы вкратце остановиться на сходстве и различиях в этой сфере. Многие исследователи обско-угорской культуры считали как бы эталоном северные группы, где много сходного у хантов и манси. Много общего у этих групп и в народной поэзии, чем объясняют, в частности, большое число слов, заимствованных из сестринского языка [117, с. 187]. В предисловии же к новейшему венгерскому изданию хантыйских и мансийских сказок отмечено, что хантыйский фольклор, несмотря на огромное сходство, отличается от мансийского. Он более архаичен и историчен, более дифференцирован по жанрам, у него богаче мифологический пласт, много неразгаданных отрывков и имен. Если у манси ощущается какой-то "слабый европейский ветерок", то ханты законсервировали "более суровые палеосибирские ветры" [14, с. 88]. И на материалах нашего сборника можно заметить, что у манси больше заимствованных европейских мотивов и целых сказок.

Определенные различия существуют и в фольклоре разных групп одного и того же народа. Например, у восточных манси в отличие от северных нет рассказов об Эква-пырисе, не упоминается об оленеводстве, больше распространены русские сказки [66, с. 87].

При всем своеобразии обско-угорского фольклора в нем, разумеется, встречаются и сюжеты, образы, мотивы, известные у других народов. К их числу относятся, например, мотив ныряния птиц за землей или облет ее вороном, происхождение созвездия Большая Медведица, превращение женщины в кукушку из-за непослушания детей, поиск собакой хозяина и много других.

Сложный процесс формирования обско-угорской мифологии и фольклора можно проиллюстрировать на примере многогранного образа Мир-сусне-хума (он же Эква-пырись, Альвали и пр.). Еще Б. Мункачи высказал мысль, что небесный всадник Мир-сусне-хум - это солнечное божество [119, с. 191]. Версия получила развитие в работах других авторов, новейшая из которых принадлежит В. Н. Топорову. Он связывает Мир-сусне-хума с иранским Митрой по следующим признакам: это всадник на белом коне, седьмой сын верховного божества, посредник между небом (богом) и землей (людьми), который дружелюбен с ними; наконец, его отношение к Калтась как к матери и сестре напоминает связь Митры и Анахаты, столь характерную для иранской мифологии [96].

Мир-сусне-хум в более заземленной фигуре "разорителя гнезд" встречается в рассказах о птице Карс. Эти тексты во многом соответствуют кетскому мифу о разорителе гнезд, который рассматривается как след архаического мифа, занесенного в Америку еще с первыми волнами миграций из Евразии [60, с. 132-141]. В некоторых обско-угорских текстах герой назван Плешивоголовым. Образ плешивого паршивца очень популярен в сказках народов Средней Азии, встречается у тюркских и монгольских народов. Под именем Эква-пырись (Альвали) тот же герой выступает в роли трикстера, в которой он особенно близок енисейскому трикстеру и селькупскому Иче; параллели имеются также в нганасанском и энецком фольклоре. В конце многих рассказов об Эква-пырисе (Альвали) имеется мотив сжигания людоеда и превращения его пепла в комаров, широко распространенный у народов Сибири и известный у индейцев Южной и Северной Америки. Наконец, в позднейших сказках русского происхождения Эква-пырисю приписываются имя и поступки Иванушки-дурачка.

Исследование типологических и генетических связей обско-угорского фольклора - задача будущего, а приведенные примеры лишь показывают, сколько открытий может ожидать здесь специалистов.

Исходя из того, что это первое крупное издание повествовательного фольклора на русском языке, мы стремились по возможности полно представить его сюжетно-тематический состав и попытаться отразить традицию в ее различных проявлениях. При отборе и подготовке текстов учитывались следующие соображения и обстоятельства.

В этнографической литературе хантов и манси нередко описывают вместе, но фольклор их публикуется раздельно. В данном издании объединены оба подхода: при общем предисловии тексты разделены на хантыйскую и мансийскую части. Учтено и деление обоих народов на крупные диалектно-этнографические группы: мы стремились включить в сборник тексты каждой из них. При отборе материалов использовались и старые и новые записи - как опубликованные, так и архивные, чтобы проследить живучесть фольклорной традиции и ее трансформацию в течение почти полутора веков.

Реальность обско-угорской фольклористики такова, что в этих источниках не оказалось достаточного количества русских переводов с полноценных фольклорных записей. Современные же лингвисты и собиратели, даже владеющие родным и русским языками, испытывают трудности в переводе из-за большого числа архаизмов, отсутствующих в живой речи^*; по некоторым диалектам специалистов вообще не оказалось. Поэтому при подготовке издания проведен широкий поиск источников и привлечены материалы 29 собирателей, но, несмотря на это, подборку текстов нельзя считать равноценной. Лучшими образцами являются рассказы прекрасных знатоков фольклора, записанные на национальном языке и переведенные на русский специалистами, владеющими обоими языками. В ряде случаев переводы сделаны совместно рассказчиком и собирателем. Для того чтобы достаточно полно представить в сборнике сюжетный состав обско-угорского фольклора, пришлось сделать перевод некоторых текстов не с оригинала, а с его немецкого перевода^**. Кроме того, в издание вошли тексты, рассказанные по-русски (что отражает и современное состояние самой фольклорной традиции). Это главным образом записи последних лет у восточных хантов, по которым практически отсутствуют публикации на национальном языке; они могут быть полезны своей информацией о сюжетах и героях.

^** (Ряд из них - на диалектах северных хантов и северных манси - проверены по оригиналу с Е. Шмидт (№ 26, 27, 28, 31, 35). При этом выяснилось, что только в одном из изданий [48] немецкий перевод был несколько упрощен; в частности, в нем выпущены фольклорные формулы.)

Как уже отмечалось, часть материалов публиковалась ранее, в том числе и на русском языке, но в настоящее время эти издания почти недоступны. Многие тексты специально переведены для данного сборника и публикуются впервые.

Название, если оно отсутствовало у рассказчика, было дано собирателем либо составителем. Народные названия чаще всего даются по имени главного героя, например "Женщины Мось сказка" или "Эква-пырись"; но содержание одноименных сказок может быть самым разным, поэтому в некоторые названия необходимо было внести уточнения.

Многие имена, отражающие происхождение, внешний образ, привычки героев, даны в русском переводе, например Желанный Богатырь - Купец Нижнего Света, Купец Верхнего Света^*. Наряду с такими антропонимами имеются и имена без нарицательного значения (Альвали, Лампаск), которые трудно перевести на русский язык. Но чаще всего герои безымянны и указаны лишь их родственные взаимоотношения: старик и старуха, тетя и племянник и т. п. У северных групп нередко в мансийское имя героя включены хантыйские слова, и наоборот. Рассказчику и слушателям это понятно, но перевести бывает трудно, так как не всегда известно, из какого языка взята та или иная часть имени. Из-за трудностей с переводом некоторые имена в текстах нашего сборника оставлены в той форме, в какой они записаны на родном языке.

^* (Об именах фольклорных персонажей см. [133].)

Лингвистические цели при подготовке издания не преследовались. Тексты записаны у носителей нескольких диалектов хантыйского и мансийского языков разновременно, многими собирателями, с применением разных транскрипций, поэтому могут встречаться различия в написании одних и тех же терминов. Мы стремились наиболее часто встречающиеся термины привести в текстах к единообразию, а в словаре дать и варианты,

В опубликованные ранее тексты иногда вносились лексические и орфографические уточнения, сделана небольшая правка с учетом характера издания, убраны затрудняющие чтение скобки (в скобках оставлены лишь пояснения рассказчиков, данные ими в процессе изложения). Сложные имена на национальных языках даются через дефис; на русском языке компоненты имен собственных пишутся с прописной буквы.

В примечаниях к текстам указаны имена собирателя и переводчика, время и место записи, имя и возраст рассказчика, ссылка на публикацию. Имя переводчика не указано в тех случаях, когда оно неизвестно либо запись сделана с рассказа по-русски. О некоторых рассказчиках даны более подробные сведения в отдельной части (после примечаний).

Неопубликованные записи А. Баландина, И. Ерныхова, Е. Кузаковой, А. Пики, Н. Сайнаховой, В. Соловар хранятся в их личных или семейных архивах. Материалы Н. Лукиной, Г. Пелих, В. Чернецова взяты из архива Музея археологии и этнографии Сибири при Томском университете, а текст И. Каскина - из архива Тобольского гос. историко-архитектурного музея-заповедника. Часть архивных материалов подготовлена к сдаче в наш сборник не собирателями или переводчиками, а другими лицами (М. Вахрушева-Баландина подготовила № 106, 108, 112, 148, 150, 152; Е. Мартынова - № 42; Н. Лукина - № 4, 110, 116, 117, 123, 124, 138, 139, 149, 153, 155, 158, 159, 166, 171-173, 175, 176, 190, 192-194; 197-200).

В примечания включены также комментарии, раскрывающие смысл тех или иных эпизодов и формул, бытовые реалии и религиозные представления, исторические факты, места происходящих событий и т. п. (все это комментируется при первом употреблении или упоминании). Часто встречающиеся этнографические термины и имена персонажей разъяснены в словаре, куда вошли также и топонимы.

При подготовке комментариев и словаря использованы сведения, приведенные собирателями и переводчиками. Особенно широко привлекались данные И. Авдеева, С. Патканова, В. Чернецова, В. Щтейница; к текстам, переведенным Е. Шмидт, почти все комментарии составлены ею.

Выражаем глубокую признательность венгерской фольклористке Еве Шмидт за ценнейшие консультации и конкретные сведения по обско-угорскому фольклору, а также кандидату исторических наук Е. С. Новик за серьезную помощь в ходе всей работы над сборником. С благодарностью приняты и конкретные предложения по доработке книги, высказанные в рецензиях кандидата филологических паук Е. А. Хелимского и кандидата исторических наук В. Я. Петрухина.