[ПОДВИГ АСТИКИ]

 Меж тем не смолкали заклятья, моленья, 
 Так жертвы стремились в огонь истребленья. 

 Алтарь справедливое пламя возвысил, 
 Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел, 

 Ползли, и ползли, и ползли миллионы, - 
 Сменялся потоком поток истребленный. 

 Он корчился в пламени, род ядовитый, 
 И Васуки вскоре остался без свиты. 

 Унынье змеиным царем овладело. 
 «Сестра! - застонал он. - Горит мое тело, 

 Трепещет душа, и колеблется разум, 
 Я гибну, покорный священным приказам, 

 Весь мир говорит о конце моем скором, 
 Не вижу я света блуждающим взором, 

 Уже разрывается сердце на части, 
 И сам над собою не чувствую власти, 

 Готов я, с моими подвластными вместе, 
 Низринуться в пламя пылающей мести. 

 Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная. 
 Поведай же милому сыну, родная, 

 Что он упованье мое и спасенье, 
 Что он, только он прекратит всесожженье!» 

 И сыну сказала тогда Джараткару: 
 «Иди, отврати беспощадную кару». 

 Воззвал к нему Васуки: «Астика милый, 
 Ты видишь, лишился я воли и силы, 

 Не вижу, не знаю, где стороны света, 
 Молюсь я творцу - и не слышу ответа». 

 Племянник ответил несчастному змею: 
 «Теперь успокойся. Твой страх я развею. 

 Спасу я от пламени пышущей мести 
 Творенья, что преданы правде и чести. 

 Да будет погибель одним лишь виновным, 
 Не должно возмездию быть поголовным. 

 Иду я, борьбу объявляя насилью, 
 Огонь задушу я водою и пылью». 

 Отправился Астика, юный годами, 
 Туда, где огонь пламенел над садами. 

 Увидел он дивное место обряда, 
 Вокруг широко простиралась ограда, 

 Увидел жрецов и скопленье народа, 
 Увидел он издали, стоя у входа, 

 Как змей обреченных ползли миллионы, - 
 Алтарь привлекал их, огнем озаренный, 

 Единые в счастье, различны в несчастье, 
 Ползли и в огне распадались на части. 

 Впилось в его сердце страдания жало, 
 Но мальчика стража тогда задержала. 

 Стремясь Джанамеджаи дело исправить, 
 Решил он сожженье стихами восславить. 

 Дошел до народа, жрецов и владыки, 
 Услышал алтарь и огонь грозноликий, 

 Который горел средь равнины безбрежной, 
 Мальчишеский голос, могучий и нежный: 

 «О царь, чья прославлена всюду отвага, 
 Жрецы, что живут для всемирного блага, 

 Огонь, что блестит, как луна и созвездья, - 
 Творите вы славное дело возмездья. 

 Но знайте, существ совершая сожженье, 
 Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье. 

 Возможно ль злодейство убить самовластьем? 
 Возможно ли горем бороться с несчастьем?» 

 «Сей мальчик, - сказал властелин удивленный, - 
 Умен, как мудрец, сединой убеленный. 

 Быть может, не мальчика слышим призывы, 
 Быть может, то старец пришел прозорливый. 

 У брахманов ныне прошу разрешенья: 
 Его допустите к обряду сожженья. 

 Он мальчик, но знанием равен он старым. 
 Его одарю я каким-нибудь даром». 

 Ответили брахманы словом единым: 
 «Жрецов почитать надлежит властелинам. 

 Хотя он и мальчик, познал он законы. 
 Почета и славы достоин ученый. 

 За мудрость его мы допустим к обряду. 
 Пусть примет, какую захочет, награду. 

 Чудесного мальчика, царь, одари ты, 
 Лишь явится Такшака, змей ядовитый». 

 Хотел было царь молвить мальчику слово: 
 «Не жаль для тебя мне подарка любого», - 

 Но жрец-возглашатель, в душе недовольный, 
 Сказал: «Не спеши ты, о царь своевольный! 

 Еще в наше пламя, живому враждебный, 
 Не ринулся Такшака, змей непотребный». 

 Сказал Джанамеджая: «Гимны возвысьте, 
 К погибели Такшаку-змея приблизьте». 

 Жрецы отвечали: «Открылось нам в гимнах, 
 В сверкании пламени, в угольях дымных, 

 Что прячется Такшака гнусный вне дома, 
 В обители Индры, властителя грома». 

 И брахманы, сильные мощью познанья, 
 Усилили гимны, мольбы, заклинанья, 

 И пламя, хранимое вечным законом, 
 Почтили, насытили маслом топленым. 

 Внезапно увидели: по небу мчится, 
 Сверкая, громами гремя, колесница. 

 То Индра летел, окружен облаками, 
 Небесными девами, полубогами. 

 Летел он, жрецов услыхав призыванья, 
 Летел он, а в складках его одеянья, 

 Где тучи простерлись могучим размахом, 
 Змей Такшака прятался, мучимый страхом. 

 Сказал повелитель, о правде радея: 
 «Жрецы, если Индра скрывает злодея, 

 То в чистое пламя пылающей мести 
 Вы Индру низвергните с Такшакой вместе». 

 Жрецы отвечали: «О царь, погляди-ка, 
 Внимает нам грома и молний владыка. 

 Святых заклинаний и он побоится! 
 Смотри, удалилась его колесница, 

 Он выпустил змея, тобой устрашенный. 
 Ты слышишь ли Такшаки вздохи и стоны? 

 Лишился он силы от наших заклятий, 
 Он в пламя летит, что гудит о расплате. 

 Ты видишь ли змея предсмертные корчи? 
 Он крутится в воздухе, будто от порчи, 

 По тучам он катится, как по ступеням, 
 Шипит он могучим и страшным шипеньем, 

 Сейчас он погибнет, сгорит в униженье, - 
 Как должно, проходит злодеев сожженье, 

 Теперь, повелитель, сдержи свое слово 
 И брахмана ты одари молодого». 

 Сказал Джанамеджая: «Гость безобидный, 
 По-детски невинен твой лик миловидный! 

 Чего ты желаешь? Мне будет нетрудно 
 Отдать даже то, что отдать безрассудно. 

 Что выбрал ты сердцем, мудрец несравненный? 
 Скажи мне, я дам тебе дар вожделенный». 

 Над жертвенным пламенем Такшаки тело, 
 Как пламя, уже извивалось, блестело, 

 Уже нечестивец, покинут сознаньем, 
 Готов был упасть, побежден заклинаньем, 

 Но Астика вскрикнул с мальчишеским жаром: 
 «О царь, лишь одним одари меня даром, - 

 Сожженья обряд прекрати поскорее, 
 И пусть в это пламя не падают змеи!» 

 Сказал повелитель, весьма огорченный: 
 «Огонь да не гаснет, для блага зажженный! 

 О праведник, просьба твоя тяжела мне. 
 Возьми серебро, драгоценные камни, 

 Тебе, может, золота множество надо, 
 Священных коров я отдам тебе стадо, 

 Но только для змей ты не требуй прощенья, 
 Не требуй святого огня прекращенья!» 

 Слова мальчугана в ответ зазвенели: 
 «О царь, золотых не хочу я изделий, 

 Камней, серебра и коров мне не надо, 
 Хочу одного: прекращенья обряда. 

 Ты видишь: заклятьям всесильным подвластны, 
 Уже устремляются в пламень ужасный 

 Не только убийцы, лжецы, лиходеи, 
 Но также и добрые, честные змеи». 

 Взглянули жрецы и властитель державы, 
 Увидели: змеи - двуглавы, треглавы, 

 Одни - о семи головах, а другие - 
 Безглавые, пестрые кольца тугие, 

 Одни - словно гордые горные цепи, 
 А те - словно долгие, душные степи, 

 Свиваясь хвостами, сплетаясь телами, 
 Шипя, низвергались в безгрешное пламя. 

 Различны они становились в несчастье, 
 Пылающий яд источали их пасти, 

 Пылал он, вливаясь в огонь справедливый, 
 Где меркли горящего яда извивы. 

 За этими гнусными змеями следом, 
 За сыном отец и внучонок за дедом - 

 Невинные змеи стекались в печали, 
 Лишенные жала, гореть начинали! 

 А в воздухе ясном над жаркой равниной, 
 Над этой великою смертью змеиной, 

 Змей Такшака, мучимый страхом сожженья, 
 Не падая в пламя, повис без движенья. 

 Хотя беспрерывно лилось возлиянье, 
 Хотя бушевало святое пыланье, 

 Хотя он и был у заклятья во власти, 
 Хотя и стремился он к огненной пасти, - 

 Застыл он без воли, застыл он в безумье, 
 И вот властелин погрузился в раздумье. 

 Спросил он, могучий в деяниях битвы: 
 «Ужель недостаточны ваши молитвы, 

 «Ужель недостаточны ваши стремленья, 
 Чтоб Такшаку ввергнуть в огонь истребленья?» 

 Сказали жрецы. «Это Астики сила 
 Падение Такшаки остановила, 

 «Стой, стой!» - он сказал, повторив троекратно: 
 Заклятье жреца стало Такшаке внятно. 

 Боязнь охватила безумного змея, 
 Он в воздухе ясном застыл, каменея, 

 Как путник, которому всюду преграда, 
 Когда он стоит средь коровьего стада. 

 Сказал Джанамеджая, царства блюститель: 
 «Друзья мои, местью насытился мститель. 

 Да будет исполнено Астики слово, 
 Оно - милосердного дела основа. 

 Отныне мы змеям даруем прощенье, 
 Великое мы прекращаем сожженье. 

 Но в память о пламени, нами зажженном, 
 Но в память об Астике дваждырожденном, 

 Который нам путь указал к милосердью, - 
 Пусть в воздухе ясном, под синею твердью, 

 Змей Такшака злобный до сумрака стынет, 
 Пока его ветер полночный не сдвинет!» 

 Когда раздалось повеленье владыки, 
 Восторга и счастья послышались клики, 

 Послышались громкие рукоплесканья 
 Всего озаренного благом собранья. 

 Жрецы, насладившись деянием правым, 
 Огонь прекратили согласно уставам. 

 Сказали: «Ты, Астика, твердый в решенье, 
 Свершил величайшее в мире свершенье, 

 Свершенье любви, милосердия, блага, 
 И в этом и сила твоя и отвага, 

 Ты - Астика, ты - Существующий Вечно, 
 Затем, что свершенье твое - человечно!» 

 Все были довольны: жрецы, и правитель, 
 И Астика праведный, змей избавитель. 

 Пришел он домой, завершив свое дело. 
 Змеиное племя теперь поредело. 

 Объятые страхом легли, цепенея, 
 Вкруг Васуки - скорбного, дряхлого змея. 

 Пришел избавитель, настало волненье, 
 И радость разрушила оцепененье. 

 Подвижника Васуки мудрый восславил: 
 «О ты, кто от гибели близких избавил, 

 О ты, кто пришел, чтобы кончилась кара, - 
 Скажи нам, какого желаешь ты дара?» 

 Подвижник ответил такими словами: 
 «Хочу я, чтоб страха не знали пред вами. 

 Хочу, чтобы в память о радостном чуде 
 Познали веселье великое люди. 

 Да будет в сердцах человечьих отрада 
 И пусть не боятся змеиного яда!» 

 Ответили Астике змеи согласно: 
 «О праведник, то, что сказал ты, прекрасно. 

 Пусть люди запомнят одно изреченье 
 И скажут потомкам своим в поученье. 

 Кто скажет заклятье, тот станет сильнее, 
 Чем самые злые, кусливые змеи: 

 «Подвижник с душою, для блага раскрытой, 
 Да будет мне Астика верной защитой, 

 Несчастных, страдающих друг постоянный, 
 Да будет мне Астика верной охраной, 

 Он - Астика, он - Существующий Вечно, 
 Затем, что деянье его - человечно!» 

 О добрые люди, пусть этим рассказом 
 Насытятся чистое сердце и разум. 

 Кто выслушал этот рассказ от начала, 
 Не будет бояться змеиного жала. 

 Начнем его снова рассказывать людям 
 И страха пред змеями ведать не будем. 

 Сожжения змей вы прочли описанье, 
 На этом кончается наше сказанье.