ЛЕОНИД ТАРЕНТСКИЙ

Приношения тарентинцев Афине

1

Восемь высоких щитов, восемь шлемов, нагрудников
                                               тканых,
     Столько же острых секир с пятнами крови на них
Корифасийской Афине — от павших луканов добычу —
     Сын Эвантеев принес, Гагнон, могучий в бою.

2

Эти большие щиты от луканов, уздечки и копья,
     Бьющие в оба конца, гладкие, сложены в ряд
В жертву Палладе. Тоскуют они по коням и по людям,
     Но и людей и коней черная смерть унесла.

Приношение Пирра Афине

В храме Итонской Афины повешены Пирром-молоссом
     Смелых галатов щиты. В дар их принес он, разбив
Войско царя Антигона. Дивиться ль тому? Эакиды -
     С давних времен до сих пор славные всюду бойцы.

К Афродите

Тайная, кротко прими в благодарность себе от скитальца,
     Что по своей бедноте мог принести Леонид:
Эти лепешки на масле, хранимые долго оливы,
     Свежий, недавно с ветвей сорванный фиговый плод,
Малую ветку лозы виноградной с пятком на ней ягод,
     Несколько капель вина — сколько осталось на дне...
Если, богиня, меня, исцелив от болезни, избавишь
     И от нужды, принесу в жертву тебе я козу.

Афродита в Спарте

Молвил однажды Киприде Эрот: "Одевайся в доспехи,
     Или из Спарты уйди! Бредит наш город войной".
Но, усмехнувшись, сказала она: "Как была безоружной,
     Так и останусь, а жить все-таки в Спарте хочу".
Нет у Киприды доспехов: бесстыдники лишь утверждают,
     Не знатоки, будто здесь ходит богиня в броне.

"Эрот" Праксителя

В Феспиях чтут одного лишь Эрота, дитя Афродиты,
     И признают только тот образ Эрота, в каком
Бога познал сам Пракситель, в каком его видел у Фрины
     И, изваяв, ей как дань собственной страсти поднес...

"Афродита Анадиомена" Апеллеса

Киприду, вставшую сейчас из лона вод
И мокрую еще от пены, Апеллес
Не написал здесь, нет! — воспроизвел живой,
Во всей ее пленительной красе. Смотри:
Вот руки подняла, чтоб выжать волосы,
И взор уже сверкает страстью нежною,
И — знак расцвета — грудь кругла, как яблоко.
Афина и жена Кронида говорят:
"О Зевс, побеждены мы будем в споре с ней".

"Прочь от лачуги моей убегайте..."

Прочь от лачуги моей убегайте, подпольные мыши!
     Вас не прокормит пустой ларь Леонида.
Старик Рад, коли есть только соль у него да два хлебца ячменных,
     Этим довольными быть нас приучили отцы.
Что же ты, лакомка, там в уголке понапрасну скребешься,
     Крошки от ужина в нем не находя ни одной?
Брось бедняка и беги поскорее в другие жилища,
     Где ты побольше себе корма добудешь, чем здесь.

"Не подвергай себя..."

Не подвергай себя, смертный, невзгодам скитальческой
                                                  жизни,
     Вечно один на другой переменяя края.
Не подвергайся невзгодам скитанья, хотя бы и пусто
     Было жилище твое, скуп на тепло твой очаг,
Скуден был хлеб твой ячменный, мука не из важных,
                                                хотя бы
     Тесто месилось рукой в камне долбленом, хотя б
К хлебу за трапезой бедной приправой единственной были
     Тмин, да порей у тебя, да горьковатая соль.

Призыв Приапа

Время отправиться в путь! Прилетела уже щебетунья
     Ласточка; мягко опять западный ветер подул,
Снова луга зацвели, и уже успокоилось море,
     Что под дыханием бурь волны вздымало свои.
Пусть же поднимут пловцы якоря и отвяжут канаты;
     Пусть отплывает судно, все паруса распустив!
Так я напутствую вас, Приап, охраняющий пристань:
     Смело с товаром своим в путь отправляйся, пловец!

Анакреонту

Смотри, как от вина старик шатается
Анакреонт, как плащ, опустясь к ногам его,
Волочится. Цела одна сандалия,
Другой уж нет. Но все еще на лире он
Играет и поет, все восхваляет он
Бафилла иль, красавец Мегистей, тебя...
Храни его, о Вакх, чтоб не упал старик.

Гомеру

Звезды и даже Селены божественный диск затмевает
     Огненный Гелий собой, правя по небу свой путь.
Так и толпа песнопевцев бледнеет, Гомер, пред тобою,
     Самым блестящим огнем между светилами муз.

Эринне

Деву-певицу Эринну, пчелу меж певцами, в то время
     Как на лугах пиерид ею срывались цветы,
В брачный чертог свой похитил Аид. Да, сказала ты
                                                 правду,
Умная девушка, нам, молвив: "Завистлив Аид".

Теллену

Это могила Теллена. Под насыпью малою старец,
     Первый умевший слагать песни смешные, лежит.

Диогену

Мрачный служитель Аида, которому выпала доля
     Плавать на черной ладье по ахеронским ведам,
Мне, Диогену-собаке, дай место, хотя бы и было
     Тесно от мертвых на нем, этом ужасном суднé.
Вся моя кладь — это сумка, да фляжка, да ветхое платье;
     Есть и обол — за провоз плата умерших тебе.
Все приношу я в Аид, чем при жизни своей обладал я,
     После себя ничего я не оставил живым.

Автоэпитафия

От Италийской земли и родного Тарента далеко
     Здесь я лежу, и судьба горше мне эта, чем смерть.
Жизнь безотрадна скитальцам. Но музы меня возлюбили
     И за печали мои дали мне сладостный дар.
И не заглохнет уже Леонидово имя, но всюду,
     Милостью муз, обо мне распространится молва.

На киника Сохарея

Посох и пара сандалий, добытых от Сохарея,
     Старого киника, здесь, о Афродита, лежат
С грязною фляжкой для масла и с полною мудрости
                                              древней,
     Очень дырявой сумой — или остатком сумы,
А положил их в обильном венками преддверии храма
     Родои-красавец за то, что полонил мудреца.

Эпитафия Фидону

Вечность была перед тем, как на свет появился ты,
                                               смертный;
     В недрах Аида опять вечность пройдет над тобой.
Что ж остается для жизни твоей? Велика ль ее доля?
     Точка, быть может, одна — если не меньше того.
Скупо урезана жизнь, но и в ней не находим мы счастья;
     Хуже, напротив, она, чем ненавистная смерть.
Лучше беги от нее, полной бурь, и, подобно Фидону,
     Критову сыну, скорей в пристань Аида плыви.

Дорога в Аид

Дорогой, что в Аид ведет, спокойно ты
Иди! Не тяжела она для путника
И не извилиста ничуть, не сбивчива,
А так пряма, ровна и так полога вся,
Что, и закрыв глаза, легко пройдешь по ней.

Жертва Критских пиратов

Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские,
     Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?
Вот и меня, Тимолита несчастного, плывшего морем
     С малою кладью добра, бросили в воду они.
Плачут теперь надо мною живущие на море чайки;
     Здесь, под могильным холмом, нет Тимолита костей.

Жертва акулы

Похоронен и в земле я и в море, - такой необычный
     Жребий был Фарсию, мне, сыну Хармида, сужден.
В глубь Ионийского моря пришлось мне однажды
                                          спуститься,
     Чтобы оттуда достать якорь, застрявший на дне.
Освободил я его и уже выплывал на поверхность,
     Даже протягивать стал спутникам руки свои,
Как был настигнут внезапно огромною хищною рыбой,
     И оторвала она тело до пояса мне.
Наполовину лишь труп мой холодный подобран пловцами,
     А половина его хищницей взята морской.
Здесь, на прибрежье, зарыты останки мои, о прохожий!
     В землю ж родную — увы! — я не вернусь никогда.

Эпитафия рыбаку Фериду

Древний годами Ферид, живший тем, что ему добывали
     Верши его, рыболов, рыб достававший из нор
И неводами ловивший, а плававший лучше, чем утка
     Не б мл, однако, пловцом многовесельных судов,
И не Арктур погубил его вовсе, не буря морская
     Жизни лишила в конце многих десятков годов,
Но в шалаше тростниковом своем он угас, как светильник
     Что, догорев до конца, гаснет со временем сам.
Камень же этот надгробный поставлен ему не женою
     И не детьми, а кружком братьев его по труду.

Могила пастуха

Вы, пастухи, одиноко на этой пустынной вершине
     Вместе пасущие коз и тонкорунных овец,
В честь Персефоиы подземной уважьте меня, Клитагора,
     Скромный, но дружеский дар мне от земли принеся.
Пусть надо мной раздается блеянье овец, среди стада 
     Пусть на свирели своей тихо играет пастух;
Первых весенних цветов пусть нарвет на лугу поселянин,
     Чтобы могилу мою свежим украсить венком.
Пусть, наконец, кто-нибудь из пасущих поднимет рукою
     Полное вымя овцы и оросит молоком
Насыпь могильную мне. Не чужда благодарность
                                           и мертвым;
     Также добром за добро вам воздают и они.

Зарытым при дороге

1

Кто тут зарыт на пути? Чьи злосчастные голые кости
     Возле дороги лежат в полуоткрытом гробу?
Оси проезжих телег и колеса, стуча то и дело,
     В лоск истирают, долбят камень могильный и гроб.
Бедный! Тебе и бока уж протерли колеса повозок,
     А над тобою никто, сжалясь, слезы не прольет.

2

Кости мои обнажились, о путник! И порваны связи
     Всех сочленений моих, и завалилась плита.
Черви уже показались на свет из могилы. Чего же
     Дольше скрываться теперь мне под могильной
                                              землей?
Видишь — тропинку уже проложили здесь новую люди
     И, не стесняясь, ногой голову топчут мою.
Но именами подземных Аида, Гермеса и Ночи
     Я заклинаю тебя: этой тропой не ходи.

"Молча проследуйте мимо этой могилы..."

Молча проследуйте мимо этой могилы; страшитесь
     Злую осу разбудить, что успокоилась в ней.
Ибо недавно еще Гиппонакт, и родных не щадивший,
     В этой могиле смирил свой необузданный дух.
Но берегитесь его: огненосные ямбы поэта
     Даже из царства теней могут вам зло причинить.

"Гроба сего не приветствуй, прохожий!.."

Гроба сего не приветствуй, прохожий! Его не касаясь,
     Мимо спеши и не знай, кто и откуда я был.
Если ты спросишь о том, да будет гибелью путь твой;
     Если ж и молча пройдешь, гибель тебе на пути.

Эпитафия ткачихе

Часто и вечером поздним, и утром ткачиха Платфида
     Сон отгоняла от глаз, бодро с нуждою борясь.
С веретеном, своим другом, в руке иль за прялкою сидя,
     Песни певала она, хоть и седа уж была,
Или за ткацким станком вплоть до самой зари суетилась,
     Делу Афины служа, с помощью нежных харит;
Иль на колене худом исхудалой рукою, бедняга,
     Нитку сучила в уток. Восемь десятков годов
Прóжила ткавшая так хорошо и искусно Платфида,
     Прежде чем в путь отошла по ахеронским волнам.

Эпитафия пьянице Марониде

Прах Марониды здесь, любившей выпивать
Старухи прах зарыт. И на гробу ее
Лежит знакомый всем бокал аттический;
Тоскует и в земле старуха; ей не жаль
Ни мужа, ни детей, в нужде оставленных,
А грустно оттого, что винный кубок пуст.

Эпитафия бедняку

Малого праха земли мне довольно. Высокая стела
     Весом огромным своим пусть богача тяготит.
Если по смерти моей будут знать обо мне, получу ли
     Пользу от этого я, сын Каллитела, Алкандр?

Скорбь матери

Бедный Антикл! И несчастная я, что единственный сын
                                                 мой
     В самых цветущих летах мною был предан огню.
Ты восемнадцатилетним погиб, о дитя мое! Мне же
     В горькой тоске суждено сирую старость влачить.
В темные недра Аида уйти бы мне лучше — не рада
     Я ни заре, ни лучам яркого солнца. Увы,
Бедный мой, бедный Антикл! Исцелил бы ты мне мое горе,
     Если бы вместе с собой взял от живых и меня.

Смерть старого Горга

"Как виноград на тычину, на этот свой посох дорожный
     Я опираюсь. В Аид смерть призывает меня.
Зова послушайся, Горг! Что за счастие лишних три года
     Или четыре еще солнечным греться теплом?"
Так говорил, не тщеславясь, старик, и сложил с себя бремя
     Долгих годов, и ушел в пройденный многими путь.

Козел и виноград

Козий супруг, бородатый козел, забредя в виноградник,
     Все до одной ощипал нежные ветки лозы.
Вдруг из земли ему голос послышался: "Режь, окаянный,
     Режь челюстями и рви мой плодоносный побег!
Корень, сидящий в земле, даст по-прежнему сладостный
                                                нектар,
     Чтоб возлиянье, козел, сделать — над трупом твоим".